Вечером к нему пришли его напарники по бригаде Иван и Лукьян. Оба с Украины. Лукьяну стукнуло уже лет сорок, он был среднего роста, неказист лицом и вообще был весь какой-то средний. Живет здесь, в Сибири, с семьей уже лет пятнадцать. Иван был годков на десять моложе, холостяк, крупная, крепкая фигура, немного косит глазом, что придавало выражению его лица некоторую лукавость, хотя большего простачка, пожалуй, было не найти.

– Ну, Софрон, тебя и побило о бунты! – без предисловий с порога начал Лукьян. – Мы с Иваном не могли тебя удержать! А мы же неслабенькие!.. Как тебя ломало! Как ломало! Откуда у тебя это?! Мы тебя, Софрон, сразу погрузили на трелевочник! Прямо на щит! Так и привезли, на щите! Так что можешь гордиться! – смеясь, вставил Лукьян. – Во какая тебе честь! Прямо как воина, на щите!..

Посмеялись. И Софрон понял, что так же легко они отнеслись бы и к своим собственным болячкам и несчастьям.

Софрон стал замечать, что люди раскрываются в своем отношении к работе, к своим обязанностям особенно там, где велика нагрузка, умственная или физическая, как, например, здесь на лесоразработках. Человек тянет воз, напрягаясь до хруста в костях, тянет ежедневно, кряхтит, но тянет. И нет более надежнее человека, чем он. Такой не подведет. Таких здесь немного. И не так важно, с какой целью они приехали сюда – за длинным рублем, за романтикой или решили испытать себя. Тяжелая работа, нагрузка исправят перекос и научат главному, дадут самое основное понимание жизни – человек приходит в этот мир как труженик и проявить себя должен тружеником. Все достается трудом, даже такая мечта, пусть и маленькая и не такая уж возвышенная, как иметь свой дом и сад.

– Скоро сплав, потом отпуска, – мечтательно начал Иван. – Ты как, Софрон, вернешься сюда после отпуска аль нет? Ваш брат здесь долго не выдерживает. Больше года не выносит.

– Дело не в выдержке… Смотря за чем сюда ехать…

– Зачем ехать! Вот я, например, приехал подзаработать и снова смотаться к себе домой, на Украину, – пробасил Иван. – И говорю про это открыто и прямо!

– И сколько тебе нужно, чтобы вернуться назад, домой?

– Ох, много, Софрон, много! Дом, сад и к ним многое что еще!..

– Я тоже сюда за деньгами ехал, да, видно, ошибся. Не мое это, не это мне надо. Здесь только и понял, недавно. Радости нет никакой. Только уверенность, что смогу купить билет, уехать куда хочу и на первое время будут деньги…

Иван и Лукьян как-то по-особому смотрели на него, приписывая эти мысли его болезненному состоянию. Больной человек, что с него возьмешь. И болезнь-то какая-то странная.

– В институт поступать буду, – заметив их взгляд и догадавшись, о чем они думают, продолжал Софрон. – Я уже поступал, вот только по конкурсу не прошел.

– Институт дело стоящее, – поддержал его Лукьян, скорее из участия, нежели разделяя его мнение. – И в какой же ты хочешь поступать? В лесотехнический?

– Нет! Сюда я попал случайно. В авиационный – туда снова пойду.

– Это сейчас, после полета Гагарина, все ударились в авиацию!

– Не все. У нас в городке выпускники школ идут в строительный или железнодорожный. И не потому, что мечтают стать железнодорожниками или строителями! Просто других институтов не знают. В эти же старшие выпускники когда-то проторили дорожку. Вот теперь туда все и идут под их влиянием. Наши все конкурсов боятся, а туда, говорят, легко поступить.

– Что же тебя понесло в такую даль и не в ту сторону, куда ваши идут?

– Во мне от рождения какой-то червяк сидит и делает все наоборот, не как все! Сколько себя помню, еще в детском саду – все дети пляшут, а я нет, потому что все пляшут… Потом в школе из пионеров выгнали за это упрямство: делать все не как все. Правда, после снова приняли. В комсомол так же: все идут, а я – нет, потому что все… Позже всех вступил… И вот теперь с институтом! Все туда, а я в другую сторону. Только вместо другой стороны угодил сюда, куда ни один из наших и нос-то не сунул бы!.. Многие мои однокашники по школе учатся в институте, а я здесь, в тайге, лес валю… Авиационный, это так, под влиянием момента. Это по-крупному, а по мелочам-то сколько натерпелся от самого себя. Вообще-то, честно говоря, я не знаю, чего хочу. Несет куда-то! Четыре года уже по Союзу мотаюсь! Вот это только и нравится. Больше года еще нигде не жил. Не выдерживаю!

– Софрон, а здесь все почти такие. Спроси своих дружков по бараку! Дольше года никто из них на одном месте не сидел. Разве тот, кто срок отбывал здесь… Ты откуда приехал? Говорил, в порту работал?

– Да, в порту. Сначала грузчиком, потом бетонщиком в городе.

– Грузчиком потяжелее будет, чем у нас здесь?

– Да. Полгода и выдержал только. Часто сахар шел в вагонах, под разгрузку. Мешки по полсотни кило еще ничего, а как пойдут сотенные, так меня через два-три десятка мешков начинает шатать. А с ними еще подниматься надо – под самый верх складов бьют… Разве с моей комплекцией грузчиком работать?.. Ушел в бетонщики. Лопатой бетон мешать тоже нелегко. Но все же полегче!..

– Там тоже жил в общежитии?

– Ну а где же еще! В общаге! И ту-то не сразу дали…

На площадке железобетонного цеха существовал раз и навсегда заведенный распорядок дня. Утром снимали крышки с пропарочной камеры, выбивали клинья у ферм, разбирали опалубку, цепляли стропами крана еще теплые, после пропарки, блоки и плиты и подавали их тут же на площадку склада. Затем чистили и смазывали формы, укладывали арматуру и заливали бетон.

Цех стоял недалеко от большого красивого озера, на котором, сколько помнится, Софрон был всего один раз. Почему так получается с ним, он и сам не смог бы объяснить. Но, попадая в большой, шумный город, он, помимо своей воли, всегда оказывался втянутым в круговорот каких-то срочных дел, которые потом, на поверку, оказывались пустыми и ненужными. Все время какая-то спешка, куда-то надо было бежать, ехать, с кем-то встречаться. Он растрачивался, не получая взамен ничего, не мог найти время сходить в театр или музей… В октябре он начал ходить в институт на подготовительные курсы. Днем была работа с бетоном, вечером учеба на курсах. Только там, на курсах, он понял, насколько дырявы его знания, и за эти несколько лет, что прошли после школы, он забыл практически все.

Но это его благое начинание в очередной раз пропало зря. Проработав на бетоне чуть больше года, он снова сорвался с места и уехал в Сибирь, на лесоразработки. Друзья звали его с собой на рудник, на Алдан, но он не решился ехать в такую даль, да и предпочитал работать в лесу, нежели на шахте. Лес для него был привычнее, роднее, поскольку он вырос в таежной стороне и, живя в большом городе, вдали от тайги, часто вспоминал рыбалки с ночевкой у костра на берегу быстрой перекатистой реки, охоту на рябчиков, уводящую его, со сверстниками по школе далеко по хребтам за десятки километров в тайгу. Поэтому он с радостью поднялся с места и поехал подальше в Сибирь. Правда, приехав сюда, в равнинные сумрачные леса, он сразу увидел, как разительно они отличаются от его родных, светлых, просторных горных таежных увалов. И эта мрачность постоянной темноты леса, так же как местные заболоченные реки с торфяными берегами, вызывали у него только тоску и тревогу.