Так. Ты, кажется, начинаешь их уже оправдывать?

Хельсинский синдром? Или стокгольмский? Что там было, кто кого захватил? Не помнишь. Ты считал, что это, да, страшно, но где-то очень далеко. И теракт в Нью-Йорке год назад, крушение башен и гибель тысяч людей – да, страшно, но далеко. К тому же, будь честен, и в твою голову вползала, вползала мыслишка: сами виноваты!

И вот оно – тут, с тобой.

Тоже сам виноват?

Но ведь виноват! – ведь не случайно оказался здесь. То есть как бы и случайно, но, когда выстраивается ряд случайностей – получается закономерность. Не потянуло бы в эту липкую для души Москву, не переехал бы в этот тщеславный город – не оказался бы здесь. Не занялся бы рекламой, не получил бы в презент билеты на рекламируемый тобой спектакль – не оказался бы здесь. Не пришла бы в голову мысль пригласить новую сотрудницу, красавицу Лизу, – не оказался бы здесь. А она тут же попросила билетик и для дочери, и неудобно было отказать.

И ведь никаких планов насчет Лизы не строил, зачем она тебе? Про запас, что ли? Или это желание отблагодарить за тот интерес, который она к тебе проявила с первых же дней? И было ощущение – что чего-то ждет.

Ну да, теперь Лиза у тебя во всем виновата.

Не можешь удержаться, злишься на нее, на себя.

Заодно на все остальное. На дурацкое это представление с пением и плясками, воспевающее советский романтизм и героизм. На публику, которая пожелала приобщиться к культурке посредством ее суррогата, но суррогата модного, что важно, недаром же билеты так дорого стоят. Вся Москва ходит, как же нам не пойти?

Злишься на правительство с этой его дурацкой войной и нежеланием отпустить Чечню на все четыре стороны. Отгородить ее от России десятиметровым забором – намного дешевле, чем воевать. И пусть живут, как хотят. Горцы – они везде горцы. Они и на Балканах всегда бузили, и в Шотландии бузят, и в Стране Басков бузят.

Злишься на ислам, а заодно на христианство, иудаизм и все прочие религии. На фашизм и коммунизм заодно. На всякую общественную идею – до кучи. Все они как бы ради блага, все призывают к миру, но по удивительному совпадению все породили океаны крови. По одной простой причине: для членов одной идейной группы, религиозной, национальной, партийной, любой другой, все остальные – чужие. Эти члены и их пастыри могут сколько угодно твердить, что они уважают чужие воззрения, что те, кто не разделяет их идей и верований, тоже люди, но в этом тоже вся собака и зарыта. Я – человек. А ты – тоже человек. Тоже, да не то же. А от этого до массовых убийств – один шаг. Отменить бы законодательно по всему миру все религии. И все национальности заодно. В паспортах писать: вера – человек, национальность – человек! Несогласных и бунтующих – лечить. Неизлечимых – в тюрьму.

Идет время…

Удивляешься, куда тебя заносит мыслями, но и радуешься способности отвлекаться.

Время идет, в полудреме начинают одолевать совсем глупые фантазии, как в детстве: вот если бы я умел летать, если бы умел становиться невидимым, если бы обладал сверхсилой… Интересно, почему у американцев такая развитая индустрия супергероев? И почему она совершенно не прижилась у нас, не получила никакого развития? Былинные богатыри не в счет, они в прошлом. Думаю, ответ прост: наше государство неуклонно пресекало у рядового человека посягательство на то, чтобы стать сверх-кем-то. Община государству охотно помогала, распихивая всех сверчков по своим шесткам. Чтобы не беспокоили.

И все же, умел бы я становиться невидимым, а заодно быстрым, я бы сейчас всех разоружил, обезвредил бы бомбы – и сел на место как ни в чем не бывало. Захватчики нелепо бегают, ничего не могут понять. Смертницы ищут проводки, начинают по-девчоночьи плакать. А зал – хохочет.

Меж тем вне зала, в холле и коридорах, что-то происходит. Может, прибыли члены правительства для переговоров?

Но пока никаких результатов. По залу носятся шепотки слухов. Будто бы никто не хочет идти на уступки.

Значит – тупик?

Вдруг ясно понимаешь: ты ничего не сможешь сделать. И никто ничего не сможет сделать. Какие еще переговоры? О чем? Одни хотят одного, другие противоположного. Возможно, тут столкнулись две цивилизации. Отличие простое: мы готовы если не принять, то хотя бы понять, что ими движет. Они же ни принимать, ни понимать не хотят. Мы признаем, что они тоже люди, пусть с этим опасным до убийственности ТОЖЕ, мы для них – враги. Мы даже способны, ты судишь по себе, попытаться влезть в их шкуру и понять, что они думают. Они на это не способны никогда, для них сама мысль об этом была бы такой же нелепой, как идея напялить на себя шкуру свиньи.

Захватчики не торопятся нас убивать, у них нет такой цели. Но ты слышишь их голоса, в которых все явственнее нотки раздражения и растерянности, видишь безнадежные и спокойные в заведомом принятии смерти глаза женщин. И понимаешь: будет штурм. Что они придумают, неизвестно, но штурм обязательно будет. Погибнут люди. Сто, двести, триста. Вряд ли все. Заряды не настолько мощные, чтобы обрушить здание.

Мысли становятся ясны. Задача видится простой. Выжить. Быть готовым. Когда начнется – схватить Лизу и Аду, втиснуть меж кресел и лечь на них. И ждать.

Испытываешь что-то вроде облегчения. Будто падал ты с высоты и нелепо думал, как избежать удара о землю, а потом понял, что удара не избежать и начал думать, как сгруппироваться, чтобы иметь шанс выжить. Пусть небольшой, но он есть.

Ты берешь руку женщины, смотришь ей в глаза. Улыбаешься. Она не понимает. Ада смотрит удивленно.

– Все будет хорошо, – говоришь уверенным голосом.

– Вы что-то знаете? – спрашивает с надеждой Ада, и я вижу, что она милая девочка, просто немножко нескладная от возраста, она этого стесняется, поэтому выглядит неприветливой.

– Да, – говорю я. – Знаю.

Чем кончилось, всем известно.

А мы – я, Лиза, и Ада остались живы, слава Богу.

Это единственный случай в моей жизни, когда я оказался внутри события, известного на весь мир. ГКЧП, защита и осада Белого дома, массовые шествия за и против, масштабные аварии, взрывы – все это было вне моего существования. И, казалось, так и будет.

После того дня, той ночи я понимаю – может случиться опять в любой момент.

И часто снится.

И до сих пор преодолеваю себя, когда вхожу в лифт. Не клаустрофобия, но что-то похожее.

А еще странное ощущение каждое утро, когда просыпаюсь – что я не просто проснулся, а очнулся от временной смерти.

Выжил.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

(2007)

Распахнутые двери, красная ленточка, я с ножницами – почетный московский гость.

Местное отделение Союза художников открыло новую галерею. Устроили выставку, позвали и меня, как не позвать, если я помог материально, перечислил ощутимую сумму в какой-то фонд поощрения искусств, на средства которого и создали галерею.