Я повернулся к зарешеченному дверному окошку. У меня было чувство, что я не могу здесь оставаться ни минуты. Жгла несправедливость. Жгло унижение. И жгло, если уж сказать честно, желание продолжить, страшно хотелось выпить.

– Дайте бумагу и ручку, я напишу заявление! – закричал я. – Вы с ума сошли – трезвого человека в вытрезвитель?

– Вот именно! – раздался сзади шаткий голос. – Хватают нормальных людей, пидоры, ни за что!

Я обернулся и увидел человека, который сидел на кровати, обхватив ноги, и раскачивался из стороны в сторону – то ли от тоски, то ли стремясь обрести равновесие. Произнеся свою фразу, он истощил силы и повалился на бок.

– Вы что, оглохли? – кричал я. – Дайте хотя бы позвонить! Имею право!

Я еще что-то кричал о своих правах. Им надоело, позвали опять лейтенанта.

Тот открыл дверь и неожиданно вежливо сказал:

– Пройдемте.

Давно бы так, подумал я.

Он взял меня под локоть и повел на второй этаж. На площадке меж этажами остановился, прислонил к стене и начал бить по животу, по ребрам, аккуратно придерживая и не давая упасть.

– Еще? – спросил он.

– Нет.

– Орать будем?

– Нет.

Ночь я провел в вытрезвителе.

Потом, снедаемый жаждой мести и восстановления справедливости, писал письма и жалобы в разные инстанции. Месяца через три пришел ответ: факты не подтвердились, так как гражданин Смирнов-Ворохин В.А. в списках граждан, побывавших в вытрезвителе, не значится…

Был и совсем особый случай. Возможно, из всех самый нелепый и самый страшный. Я тогда только что приехал в Москву, не имел друзей, без чего обошелся бы, и не имел подруг, без чего труднее. А в ту пору выпускалось огромное количество газет, где целые полосы отводились под разделы «Досуг», «Отдых» и «Массаж». Однажды вечером я не удержался, позвонил. Голос милый, цена подходящая, ехать недалеко. Отправился. Девушка была в квартире одна. Пригласила в кухню, налила чаю, который я не стал пить, сама ушла, потом вернулась, глаза были неестественно блестящие и с какой-то безуминкой. И волосы, похоже, давно не мыты, и халатик грязноват… Рукава постоянно одергивает…

– Ну, чего? – спросила она. – Время идет, между прочим.

– Да как-то… Знаете, я вспомнил… У меня одно дело…

– Я тебе не нравлюсь?

– Нравитесь, но… Если честно, просто как-то… Ну, это же от настроения зависит. Может, мне просто прогуляться надо было. Прогулялся – и все в порядке. Так что – извините за беспокойство.

– А деньги?

– За что?

– Слушай, – объяснила она. – Ты не первый такой. Я тебя впустила? Впустила. Время тратила? Тратила. То есть, как в магазине – купил вещь, значит купил. А носишь ты ее или нет, твое дело. Понял?

– И возврату не подлежит?

– Вот именно. Деньги – и будь здоров.

Мне не хотелось спорить, я не жлоб, да и деньги не огромные. Достал бумажник, раскрыл. И понял, что деньги оставил дома. Черт знает, как это получилось. В бумажнике три отделения – для мелочи, для небольших купюр и для крупных. Мелочь и несколько небольших купюр есть, а крупных – ни одной.

Я объяснил это девушке.

– Извини, но это – все, что есть. Мне кажется, разумная плата за беспокойство.

– Ты меня кинуть решил? Думаете, меня так легко кинуть? – крикнула она мне и еще кому-то, чьи тени ей виделись за моей спиной.

И схватила нож. Большой нож для разделки мяса.

Я вскочил, прижался к стене, закричал:

– Дура, ты чего?

– Деньги!

– Дома случайно оставил, говорю же!

– Все вы случайно оставляете! Деньги, я сказала! Знаю я ваши сказки! Мне тут Робик недавно тоже…

И она, расхаживая взад-вперед и потрясая ножом, сумбурно рассказала историю про какого-то обидевшего ее Робика. Не помню, в чем там было дело, я следил не за нитью сюжета, а за ножом.

– Успокойся, – сказал я. – Вот, смотри, я все карманы выворачиваю. Нет денег. Где я тебе их возьму? Вот – часы. Они дороже стоят. Бери.

– На фига они мне? Так, ладно. Звони кому-нибудь, пусть привезут. Но если это будут менты, если это будет какая-нибудь подстава, зарежу и тебя, и их. Всех убью!

– Ты наркоманка, да?

– Вопросы после, звони!

– Я приезжий. У меня нет знакомых в Москве.

– Не ври! У каждого человека кто-то в Москве есть, даже у меня! Звони!

– Как тебя зовут? По-настоящему?

– Никак, звони!

Мы пререкались еще некоторое время, я видел, что она уже устала, что ей хочется отлучиться туда, куда она уже отлучалась, и подкрепиться.

Я сконцентрировал в глазах и голосе всю природой мне данную способность к искренности и сказал:

– Вот что. Звонить мне некому. Денег у меня нет. Я бы паспорт в залог оставил, но и паспорта с собой нет. Но я никогда не обманывал женщин. Никогда. Никого. То есть – изменял, было, но я не об этом. Если я что обещал, я выполнял. Обещаю – через час привезу тебе деньги. Я же понимаю, тебе плохо. Хочу помочь. Поверь мне. Ты умеешь хоть кому-то верить?

– Нет.

– Ну, тогда прирежь меня. Кому от этого будет лучше?

Она подумала и сказала:

– Ладно, облом. Проваливай.

– Я принесу.

– Проваливай, сказала!

И я ведь действительно съездил за деньгами, привез ей. Но она не открыла. То ли спала тяжелым наркотическим сном, то ли была занята с клиентом…

Глупый случай. И даже смешным кому-то может показаться. Но мне было не смешно, когда она размахивала ножом передо мной. Я думал: оказывается, и вот так люди погибают – от дурного ножа съехавшей с катушек проститутки…

То, что происходит сейчас, совсем другое. У этих людей – идея. Один из них недавно сказал кому-то в зале – громко, чтобы все услышали: «Нас послал Аллах. Наше желание умереть сильнее, чем ваше желание жить».

Фраза явно заученная, но сказано было от всей души. Сначала заучил, потом поверил. Так оно и бывает.

Послал их, конечно, не Аллах, а конкретные люди. А желают они умереть потому, что у них свое представление о смерти. Они надеются на вечное блаженство, на рай. Каков он, рай у мусульман? Ты ничего про это не знаешь. А жаль, мог бы исподволь вступить в беседу, убедить, что он превратно истолковывает собственную религию.

Занятно: ничего не зная об этой религии, ты уверен, что он ее превратно истолковывает. Это твое убеждение основано на том, что ни одна религия не может быть основана на пролитии крови. А если основана? Лили ведь кровь крестоносцы во имя Господа?