ее собственной дочери. Ему было восемьдесят, он пережил Вторую мировую, гражданскую войну в Китае, культурную революцию и три коронарных шунтирования. На родине он был известным писателем, но здесь его работы оставались непереведенными и неизвестными. Рут получила его имя и номер от коллеги Арта, тоже лингвиста.

— Эта женщина обладает очень сильным характером и честностью, — сказал он по телефону, приступив к переводу страниц, которые Рут отправила ему по почте. — Не могли бы вы прислать мне ее фотографию, на которой она изображена молодой? Если я ее увижу, мне будет легче сделать более точный перевод.

Рут нашла эту просьбу странной, но тем не менее выполнила ее, отправив ему отсканированную копию снимков Лу Лин и Гао Лин с матерью, когда они были еще девочками, и другую, сделанную, когда Лу Лин только прибыла в США. Потом мистер Тан попросил у Рут фотографию Драгоценной Тетушки.

— Она была очень нетипичной для того времени, — заметил он. — Самообразованной, прямой, настоящей бунтаркой.

Рут с трудом сдерживалась, чтобы не спросить: правда ли, что Драгоценная Тетушка была матерью ее матери?

Она хотела прочитать перевод целиком, а не отдельные выдержки. Но мистер Тан сказал, что на работу ему потребуется около двух месяцев.

— Мне не нравится делать буквальные, дословные переводы, — заявил он. — Хочется сохранить естественность речи и подобрать именно те слова, которые могла бы использовать ваша мать, если бы хотела донести свои мысли до вас и ваших детей, а также до всех будущих поколений. Они должны соответствовать этой цели. Вы так не считаете?

Пока мистер Тан работал над переводом, Рут оставалась в доме Лу Лин. Она сообщила Арту о своем решении, когда тот вернулся из отпуска.

— Как-то неожиданно, — сказал он, наблюдая за тем, как она собирает чемодан. — Ты уверена, что не поторопилась? Может, стоит нанять кого-нибудь?

Неужели она недостаточно ясно описывала ему проблемы, возникшие за последние полгода? Или Арт просто ее не слушал? Она была обескуражена тем, как на самом деле мало они друг друга знали.

— По-моему, тебе проще нанять кого-нибудь для присмотра за тобой и девочками, — ответила она.

Арт вздохнул.

— Прости. Просто помощницы, которых я нанимаю дня матери, постоянно увольняются, а я не могу просить тетушку Гал или кого-нибудь другого ухаживать за ней постоянно. Только на пару дней, и то лишь время от времени. Тетушка Гал призналась, что неделя с матерью оказалась хуже, чем беготня за всеми ее внуками, когда те были маленькими. Но она наконец хотя бы поверила диагнозу и поняла, что не во всех случаях помогает чай с женьшенем.

— Ты уверена в том, что это единственная проблема? — спросил он, последовав за Рут в «каморку».

— В смысле?

— У нас с тобой все в порядке? У тебя и меня. Нам не надо поговорить о чем-нибудь, кроме разрушающегося разума твоей матери?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты стала какой-то… не знаю, отстраненной. Может, даже немного рассерженной.

— Я напряжена. На прошлой неделе я увидела, в каком она состоянии на самом деле, и это меня напугало. Ей гораздо хуже, чем я думала. И я не понимала, что болезнь началась уже давно, намного раньше, чем мне показалось вначале. Она уже страдает от нее лет шесть или семь. Не понимаю, почему я не заметила этого раньше…

— То есть твой переезд к матери к нам никакого отношения не имеет?

— Нет, — твердо ответила Рут. Но затем добавила, уже мягче: — Не знаю. — Потом, после долгого молчания заговорила снова: — Я помню, как ты когда-то спрашивал меня, что я буду делать со своей матерью.

И это застало меня врасплох. Да, что я буду делать?

Я почувствовала, что решение надо принимать мне.

Я пыталась сделать все наилучшим образом, и вот что у меня получилось. Может, мой переезд и связан как-то с нашими проблемами, но теперь, даже если они у нас и есть, они второстепенны по сравнению с тем, что происходит с матерью. Потому что я не смогу заниматься всем сразу.

Арт выглядел каким-то неуверенным.

— Ну, когда ты почувствуешь, что готова разговаривать… — И он ушел, как показалось Рут, несчастным.

Ей даже захотелось немедленно заверить его в том, что между ними все по-прежнему.

Лу Лин тоже с подозрением отнеслась к идее дочери жить вместе с ней.

— Меня попросили написать детскую книгу с иллюстрациями, на которых будут животные, — сказала Рут. Она уже привыкла лгать матери, не испытывая при этом стыда. — Я надеялась, что ты сделаешь к ней рисунки. А если ты будешь рисовать, то нам будет проще работать тут вместе. Так меньше суеты.

— А сколько надо животный? И какой? — Лу Лин пришла в восторг, как ребенок, собирающийся в зоопарк.

— Любые, какие мы захотим. Ты сама будешь решать, что рисовать в китайском стиле.

— Хорошо.

Мать выглядела довольной. Ее радовала мысль о том, что она внесет свой вклад в успех дочери. Рут вздохнула с облегчением и грустью. И почему ей раньше не приходила в голову идея попросить мать нарисовать иллюстрации? Ей надо было это сделать, пока ее рука была тверда, а разум крепок. У нее разрывалось сердце, пока она смотрела, как та старается сосредоточиться, как хочет приносить пользу. Как оказалось, она легко могла сделать мать счастливой. Лу Лин, как и любая мать, просто хотела участвовать в ее жизни.

Каждый день она шла к письменному столу и пятнадцать минут растирала сухую тушь на каменной чернильнице. К счастью, рисунки в основном оказались такими же, какие она часто рисовала на свитках: рыбы, лошадь, кошка, обезьяна, утка. Она делала их, опираясь на двигательную память. Результат получался размытым, но узнаваемым отголоском того, что раньше исполнялось с идеальной точностью. Однако стоило ей попробовать нарисовать то, чего она никогда не делала, как ее рука начинала метаться вслед за мыслями. Наблюдая за страданиями матери, Рут тоже расстраивалась, хоть и старалась этого не показывать. Всякий раз, когда Лу Лин заканчивала рисунок, Рут хвалила его, забирала и предлагала нарисовать новый.

— Бегемот? — Лу Лин озадаченно размышляла над словом. — А как это по-китайски?

— Ладно, не надо, — говорила Рут. — Как насчет слона? Нарисуй слона, ну такого, с длинным носом и большими ушами.

Но Лу Лин продолжала хмуриться.

— Почему ты сдаваться? Что-то сложное может стоить больше простого. Бегемот, какой выглядеть? Вот тут рог? — И она хлопала себя по макушке.

— Нет, это носорог. Тоже хорошо. Тогда нарисуй носорога.

— Не надо бегемот?

— Не переживай из-за бегемота.

— Я не переживай! Ты переживай! Я видеть. Твой лицо такой.