гибельный для меня острый кинжал. И не сдержи я тогда своего пыла, живым бы мне не вернуться.

– Если так, – заметил Тан Ао, – то ты настоящий Люся Хуэй [328].

– И вот еще что, – продолжал Линь Чжи-ян, – вы ведь знаете, что вино для меня – это жизнь. Но когда я попал во дворец к «государю», я боялся, что вино подведет меня, и смотрел на него как на яд. Какие бы тонкие вина мне ни подносили, я к ним даже не притрагивался. Только в первый день, когда я решил притвориться пьяным, выпил две чарочки, а так и капли в рот не брал. Интересно, если и в этом сравнить меня с древними, то кому бы вы меня уподобили?

До Цзю гун ответил на это:

– Когда-то император Юй [329] отдалил от себя сановника И Ди [330] и отказался употреблять изготовленное им великолепное вино. Выходит, что вы, высокопочтенный, следовали примеру великого Юя.

– Должен сказать еще, – продолжал Линь Чжи-ян, – что в той стране деньги считают ценным подарком. И вот, когда я попал во дворец, на следующий же день «государь» одарил меня драгоценностями и приказал распорядителю казной каждый месяц выдавать мне один дань золотых монет на расходы. Но деньги меня не тронули. Я смотрел на них как на навоз. С кем же, скажите, из древних меня можно сравнить в этом отношении?

– Был такой Ван Янь [331], – ответил Тан Ао. – Человек этот никогда не говорил о деньгах и самого слова «деньги» ни разу не произносил в своей жизни. Как-то раз, чтобы заставить Ван Яня сказать это слово, жена его завалила деньгами выход из комнаты. Но Ван Янь так и не сказал этого слова, а только попросил жену убрать «вход преграждающее». Человек этот ни за что не желал упоминать о деньгах, так как деньги наводили его на мысль о зловонии и грязи. В наше же время этим не брезгают, и когда речь заходит о деньгах, то сердце человека так и млеет от радости. О каком там пренебрежении к деньгам может быть речь! Наоборот, теперь деньгами дорожат, как жизнью, и нередко самой жизни лишаются из-за них. Обратите внимание на сам иероглиф «деньги» – ведь пишется он так: знак «золото», а сбоку два копья; ведь это означает, что тот, кого притягивают деньги, непременно сталкивается с оружием, и дело доходит до кровопролития. Ты же своим отношением к деньгам напоминаешь людей, подобных Ван Яню.

– А ведь во дворце мне еще прокалывали уши, били, подвешивали вверх ногами. Но все это было терпимо, так как долго не длилось. А вот самое мучительное, невыносимо мучительное было когда обыкновенные мужские ножищи мои забинтовывали так, что переломили мне все кости и вытянули все сухожилия. Ноги после этого превратились в сухую кость, обтянутую тощей кожицей. И так вот и днем, и ночью я вынужден был ходить на этих ножках, когда каждый шаг уколом отдавался в сердце и боль была такая, что хоть помирай… И все эти издевательства я смог перенести. Думаю, что среди древних не найти нам человека, которому довелось бы вынести такие мучения.

– В свое время, – сказал До Цзю гун, – когда Су У [332], отправленный послом к гуннам, попал к ним в плен, ему пришлось претерпеть там невероятные лишения, и только после долгих лет мучительного плена ему удалось вернуться на родину. Я бы не сказал, что человек этот мало выстрадал.

– Но я не об этом говорю, – перебил его Линь Чжи-ян. – Я хочу знать, был ли в истории такой человек, который мог бы всяческие оскорбления и издевательства сносить безропотно и терпеливо.

– Если говорить об этом, – ответил Тан Ао, – то никому, пожалуй, не сравниться с недавно умершим Лоу Ши-дэ [333]. Он говорил брату, что случись если кто-нибудь плюнет ему в лицо, то он не будет и стирать этого плевка, а подождет, пока он сам не высохнет. Из этого видно, каким терпением обладал Лоу Ши-дэ, как спокойно он мог относиться ко всему. И вот тебя, шурин, мне кажется, можно отнести к таким, как Лоу Ши-дэ.

– Ну, если уважаемый Линь смог в своем сознании возвыситься настолько над всем мирским, то, пожалуй, быть ему бессмертным святым, – сказал До Цзю гун.

– Вы правы, Цзю гун, – засмеялся Тан Ао. – Но только я не слышал, чтобы бессмертным бинтовали ноги. Есть у нас «Святой с босыми ногами» [334], ну а уважаемого шурина придется когда-нибудь величать «Святым с бинтованными ногами».

* * *

Так они, беседуя и шутя, плыли все дальше и дальше. Однажды, поднявшись в рулевую будку, Тан Ао заметил, что в дали, озаренной солнечными лучами, сквозь дымку виднеется город.

– Это страна Сюаньюань, – сказал До Цзю гун, сверившись с компасом, – самое крупное государство в пределах Западного моря. Мы непременно должны задержаться здесь на несколько дней и посмотреть, как там живут.

Вскоре джонка причалила к берегу. Линь Чжи-ян, у которого к этому времени ноги уже зажили и перестали болеть, пошел сбывать товары, а Тан Ао и До Цзю гун отправились в город.

Городская стена издали казалась им неприступным хребтом, высоко вздымающим свои пики, и производила необычайное впечатление могущества и величия.

– Сколько же будет отсюда до самого города? – спросил Тан Ао.

– Впереди должен быть Яшмовый мост, – ответил До Цзю гун, – за ним – платановая роща. Оттуда еще три или четыре ли.

Через некоторое время им действительно попался мост, а сразу за ним начинался необозримый платановый лес. Над лесом парили фениксы. Они кружились словно в танце и то поднимались ввысь, то плавно снижались опять, напоминая собой развевающуюся парчу. И чем больше любовался этой картиной Тан Ао, тем в больший восторг он приходил.

– Да! – восхищенно произнес он. – Хотя я и видел фениксов тогда на горе Цилиня и Феникса, но мне никогда не приходилось наблюдать, как они танцуют в полете. И вот где, оказывается, довелось мне увидеть это великолепное зрелище! Не зря, значит, древние говорили, что «холм Сюаньюань – это место, где фениксы поют и танцуют в блаженстве».

– Вы ведь очень хотели вообще познакомиться с этой страной, – заметил До Цзю гун, – так пойдемте же в город. А фениксов этих здесь столько, сколько в иных местах кур, и смотреть, как они танцуют, здесь можно без конца целыми днями.

Когда они миновали лес, им стали попадаться какие-то странные существа с человеческими лицами, с телом змеи и со свернутым змеиным