– Я ставлю, Эрик, но мои гормоны абсолютно обезумели, и я хочу тебя.

Он снова улыбается. Целует меня, и еще раз… и еще раз шестьдесят, и после многочисленных страстных и пылких поцелуев он шепчет:

– Сейчас я посажу тебя на себя, и мы повторим, но только осторожно, понятно?

Я с улыбкой киваю. Я все же этого добилась.

Мы сейчас повторим!

Я такая капризуля.

Когда он усаживает меня на себя сверху, его пенис медленно в меня входит, и я закрываю глаза от наслаждения. О да! Его руки обнимают мою округлую талию, и, снова слившись со мной воедино, Эрик шепчет напряженным голосом:

– Боже мой… как же мне нравится, когда ты на мне.

Открываю глаза и смотрю на него. Его лицо напротив моего и, обхватив его за шею, подталкиваю к нему свой сосок, чтобы он его облизал. Мои соски сейчас ультрачувствительные, и я в восторге от того, что он делает.

– О, да… Не останавливайся.

Он так и делает. Он угождает мне, а я тем временем двигаю бедрами в поисках наслаждения.

Да… О, да… Я не хочу останавливаться.

Вдруг я прижимаюсь к нему бедрами и вскакиваю. Эрик останавливается и, увидев мое выражение лица, спрашивает:

– Тебе больно, ведь так?

Не желая лгать, киваю. Он меняется в лице, и я, целуя его, шепчу:

– Дай мне продолжить.

– Малышка…

– Ты мне нужен, – шепчу я.

Он, как всегда, оценивает ситуацию и в итоге говорит:

– Только осторожно, договорились?

Киваю. Мы едва двигаемся.

Сидя на нем сверху, я ощущаю чрезвычайно глубокое проникновение, и когда Эрик больше не в силах сдерживаться, он встает вместе со мною, укладывает меня на кровать, и, сдерживая свой животный инстинкт, мы доходим до оргазма.

В эту ночь, погасив свет, мы заключаем друг друга в объятия, Эрик целует меня в губы и говорит:

– Я никогда тебя не покину, моя горячая головушка. Я не представляю свою жизнь без тебя.

Проходит время, и между нами продолжают возникать стычки в спальне.

Я продолжаю требовать слишком много секса, а Эрик его дозирует. Ненавижу, когда он так делает.

Я пытаюсь его понять, но мне приходится нелегко из-за гормонов.

Они постоянно играют!

Иногда, чтобы избежать ссор, Эрик задерживается у себя в кабинете, работая допоздна. Я это понимаю. Понимаю, что он делает так только из-за этого, хотя мне не хочется этого понимать. Он знает, что, когда придет в спальню, я уже буду спать как убитая.

У меня начинаются занятия для будущих мамочек. Два раза в неделю по два часа. Эрик ходит вместе со мной. Он не пропустил ни одного. В окружении других парочек мы выполняем все, что нам говорит преподаватель, сначала на матрасике, затем на огромном мяче. Мы развлекаемся и учимся правильно дышать, готовясь к ответственному моменту. Я умираю со смеху. Видеть, как Эрик фыркает – это уж слишком!

В эти дни я начинаю чувствовать нечто похожее на удары хлыстом. Консультируюсь с гинекологом, и она сообщает, что это легкие сокращения матки, из-за которых я не должна волноваться. Это нормально!

Но я волнуюсь…

Я переживаю…

Я умираю от страха…

Каждый раз, когда я чувствую спазм и мне от этого больно, меня полностью парализует, и если это замечает Эрик, он становится белым как стена. Не знаю, кто из нас пугается больше, он или я.

Я иногда езжу забирать Флина из школы. Там я вижусь со своей новой подругой Марией, и мы весело проводим время, болтая об Испании и ее обычаях. Мы обе скучаем по родине, семье, но признаем, что обе счастливы в Германии.

Стайка попугайш больше обо мне не сплетничает, и мне это известно из верного источника. Одна из них стала подругой Марии, последняя рассказала мне, что после случившегося школа отправила каждой из них извещение, в котором Лайла опровергала сказанное, и предупреждалось, что за любую последующую клевету они будут нести ответственность.

Удивившись, я рассказываю об этом Бьорну, и он признается, что это он отправил письмо из своей адвокатской конторы, чтобы разрешить этот вопрос в школе.

И, послушайте, это все-таки произвело нужный эффект. Пусть они говорят между собой, но слух затих.

Однажды вечером Эрик меня удивляет, когда возвращается с работы. Поцеловав, он просит меня прихорошиться и приглашает на ужин.

Смотрюсь в зеркало, и сама себе не нравлюсь.

Я несексуальная. Я – поросенок. У меня отекшие лодыжки и торчащий живот. Но я ничего не могу с этим поделать. Я же не могу его спрятать. В итоге одеваю модненькое платье для беременных, высокие сапоги, и, когда я спускаюсь, Эрик и Флин одновременно восклицают:

– Какая ты красивая!

Я расплываюсь в улыбке, думая о том, что они специально мне это говорят, чтобы сделать мне приятно. Какие они милые!

Мы с Эриком садимся в машину в приподнятом настроении. Вечер обещает быть интересным, и я напеваю песню, звучащую по радио, которая называется «Да»[38] немецкой группы «Silbermond», которая мне очень нравится:

– Мне нравится, как ты поешь по-немецки.

Откидываю голову на подголовник и говорю:

– Это очень красивая песня.

– И романтическая, – подтверждает он.

Когда мы подъезжаем к главному входу миленького ресторана, парковщик тут же оказывается возле машины. Эрик выходит и, подойдя ко мне, крепко сжимает меня за руку, и мы входим внутрь. Хостес приветствует Эрика и провожает нас к очаровательному столику.

Ужин потрясающий и, обладая зверским аппетитом, я съедаю все свое, и если бы Эрик не защитил свое, то я бы съела и всю его еду. Мы болтаем, смеемся, и мы снова такие же, как прежде, но вдруг он у меня спрашивает:

– Почему ты мне не рассказала о Масимо и моей матери?

Я ошарашено на него смотрю. Вот я и попалась!

Как он об этом узнал?

– Ты это о чем?

Эрик наклоняет голову и отвечает:

– Ты думала, что я не узнаю о том, что мать ходила на вечеринку с твоим дружком из «Гуантанамеры»?

Меня разбирает смех. А его нет.

Вспомнив, как Соня просила нас найти ей мулатика, не могу удержаться от смеха.