В первую очередь Отцы Собора решили рассмотреть дело св. Григория Богослова, из-за чего, собственно, формально выражаясь, они и были созваны императором. Епископы были единодушны в том, что св. Григорий по праву и должным образом введен на Константинопольскую кафедру. Но, очевидно, внешнее единодушие было не совсем искренним – египетские епископы даже не скрывали своего недовольства по тому, как решилась судьба Максима Киника. По крайней мере, выступление св. Григория (один из немногих документов Собора, дошедших до нас) производит впечатление защитительной речи, в заключение которой он просил Отцов разрешить ему оставить престол и удалиться в пустыню[583].

В конце концов епископы согласились с его просьбой и поставили Константинопольским епископом Нектария Тарского (381—397) – знатного сенатора из известной семьи, добродетельного и благочестивого старца. Это назначение оказалось очень удачным: как компромиссная фигура, новый патриарх устраивал обе стороны спора. Стоя вне церковных партий и обладая колоссальным политическим опытом, он мог стать и стал умиротворяющей фигурой[584].

Как следует из немногих документов, дошедших до нас, Отцы после этого утвердили давнее назначение на Иерусалимскую кафедру епископа Кирилла (350—386) и избрали Антиохийским епископом Флавиана (381—404), поскольку старец Мелетий умер перед самым окончанием Собора. Отцы недвусмысленно говорят в своем послании Римскому папе, что все эти избрания были сделаны «под наблюдением благочестивейшего императора Феодосия», из чего становится ясной роль царя в управлении Собором[585].

Вслед за этим по инициативе св. Феодосия на Собор были приглашены 36 македонианских епископов, перед которыми напрямую поставлен был вопрос о признании Никейского Символа. Этот эпизод также вполне понятен: во времена правления Валента Македоний и его преследователи, отрицавшие Божество Святого Духа, но отклонявшиеся от «официальной» арианской версии Символа, были вынуждены согласиться с «Единосущием», чтобы сохранить поддержку Римской кафедры. Но когда Валент погиб и опасность миновала, они вновь вернулись к своим взглядам. Надо сказать, македонианцы считались почти никейцами, и все надеялись, что на Соборе состоится их окончательное воссоединение[586].

Кратко коснемся портрета вождей македониан и самого Македония, некогда (в 341—360 гг.) Константинопольского епископа. Ранее он состоял в клире Константинопольской церкви при епископе Александре (314—337), а затем долго пытался занять епископский престол, где в это время восседал никеец св. Павел (337—339, 341—342, 346—351). Его нетерпимость доходила до фанатизма, он разошелся и с арианами, и с омиями. Интересны фигуры его ближайших сподвижников – Марафония Никомидийского и Елевсия Кизикского. Оба они ранее состояли на военной службе, затем под влиянием Македония рукоположились в священников. Позднее Марафоний сделался монахом и был хиротонисан в епископа, употребляя значительные личные средства на благотворительность и устройство монастырей. Затем вождем партии стал Елевсий, наиболее близко сошедшийся с православной партией, человек высокого характера и строгой жизни.

Наконец, главой македониан волею судьбы был призван знаменитый Евстафий Севастийский – изумляющий всех аскет, которого сам св. Василий Великий считал монашеским идеалом[587]. Примечательно, что вожди македониан и сами «духоборцы» периодически то принимали учение о Святом Духе, хотя и уклончиво, то категорично его отрицали.

Нетрудно догадаться, что император желал поставить точку в этой истории, что и сделал по-солдатски просто и незамысловато. Надо сказать, этот шаг имел свой успех: македониане решительно отказались признать Никейский Символ и были удалены с Собора. Этого оказалось достаточным, чтобы Отцы объявили их в 7-м правиле Собора еретиками и определили им чин принятия в Церковь через миропомазание.

Наконец, последним обсуждался вопрос о новой редакции самого Символа. Нет, он не был изменен в своем существе, но Отцы верно рассудили, что в 325 г. тема Святого Духа еще не была актуальна, и потому решили расширить определение о Нем. Новый Символ, который отныне и навечно будет называться «Никео-Цареградским», был утвержден Отцами и направлен для ознакомления всем Поместным церквам. После этого император утвердил новый Символ своим законом и строжайше постановил, чтобы все архиереи, отступающие от него, были лишены епископства, удалены из церквей и вообще из сообщества христиан[588]. Из этого эпизода ясно следует, что догматическая сторона не была безразлична св. Феодосию Великому. Он имел способности и образование для того, чтобы выбрать лучшую формулу Символа и дать ей «путевку в жизнь», придав обязательные черты.

Нетрудно догадаться, что почти все каноны, принятые Собором, также были известны св. Феодосию Великому еще в проекте – настолько они солидаризируются с его представлениями о церковном устройстве и оценками текущей ситуации. В 1-м каноне Собор подтвердил неизменность Никейского Символа Веры – очевидное свидетельство того, что арианство уже исчахло и публично признано ересью. Но 2, 3, и 4-е правила Собора касались уже сугубо вопросов церковных полномочий епископов и определяли судьбу злосчастного Максима Киника.

Вторым каноном областным епископам запрещено вторгаться в дела других епархий – прозрачный намек на вмешательство Александрийского архиерея в дело поставления св. Григория Богослова на Константинопольскую кафедру. И 4-й канон тут же подтверждает это правило, хотя бы и «задним числом» – Максим Киник не признается епископом, и «все, для него сделанное, и им сделанное, уничтожено, как недействительное». Это был сильнейший удар по амбициям Александрийского клира, публичное и тяжелое (первое) поражение зарождавшегося «восточного папизма». А 3-й канон довершает победу Константинополя, определив, что «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести после Римского епископа, так как Константинополь есть новый Рим».

Мотив принятия Собором и этого канона также понятен: с одной стороны, император лишил Римского папу возможности влиять на судьбу выборов Константинопольского архиерея, поскольку по статусу они отныне являлись равными фигурами. С другой стороны, св. Феодосию едва ли мог понравиться вариант, при котором он вынуждался постоянно сноситься по догматическим и каноническим вопросам с Римским папой. Являясь равноправным императором, он хотел полной симметрии полномочий: если у Грациана есть Римский епископ, главенствующий в западных провинциях, то у Восточного императора должен быть свой Константинопольский архиерей с аналогичными правами на восточных территориях.