Возникла идея легендировать в центре России широко разветвленную антисоветскую организацию под названием «Либерально-демократическая организация», которая признавая необходимость активной борьбы с большевиками, «к политическому и индивидуальному террору, а тем более террору экономическому… относится отрицательно». Контрразведчики всеми силами способствовали закреплению легенды о наличии подполья на советской территории. И старый конспиратор клюнул на эту удочку.

Операция по поимке Савинкова считается классикой спецслужб: чекистам все-таки удалось убедить его, что в СССР существует подпольная террористическая организация, и уговорить Бориса Викторовича вернуться в Россию и возглавить борьбу. В ночь на 16 августа 1924 г. он вместе с Дикгофом-Деренталем и Любовью Ефимовной перешел советско-польскую границу.

В тот же день в Минске Савинков был арестован, и уже 29 августа 1924 г. ему был вынесен смертный приговор, который через несколько часов заменили десятью годами тюремного заключения. На суде он сказал: «После тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие и многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовками за спиной: я признаю безоговорочно Советскую власть и никакой другой».

Историки до сих пор не знают, что двигало террористом. Действительно ли он поверил в существование в России мифической подпольной организации или заключил с представителями политического руководства страны некий «контракт», по которому в обмен на признание Советской власти получал право легально жить и работать на родине? Что касается событий, происходивших между 16 и 29 августа, то они в документах вообще не отражены (во всяком случае в тех, что находятся в открытом доступе). Между тем это ключевой момент в судьбе Савинкова, потому что дальнейшие события выглядят каким-то фарсом: на суде он кается, его приговаривают к расстрелу, который тут же заменяют десятилетним сроком. Сам же он считал, что признанием Советов и своими покаянными письмами соратникам за рубеж заслуживал прощения. Савинков не мог перенести того, что оказался практически никому не нужным. Его трагический конец был предрешен…

Последний год своей жизни Савинков провел во внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянке. Чтобы облегчить его душевное состояние и закрепить на позициях признания и сотрудничества с Советской властью, были созданы максимально комфортные условия: он часто выезжал в город в сопровождении чекистов, посещал рестораны и театры, встречался со знакомыми, писал статьи. Савинков несколько раз обращался через печать к лидерам белой эмиграции с призывом прекратить бессмысленную борьбу. Его объемное письмо «Почему я признал Советскую власть» печаталось в эмигрантской прессе, в газетах и журналах многих стран Европы. По разрешению Ф. Дзержинского он находился в одной камере с фактической женой – Любовью Дикгоф-Деренталь; их обеспечивали книгами, продуктами, винами. Несмотря на льготный режим (а может, именно благодаря ему – обычные условия заключения давали бы ему моральное право чувствовать себя пострадавшим и продолжать борьбу с Советами), Савинков очень тяготился своим положением и просил как можно скорее решить вопрос о его освобождении.

В мае 1925 г. в деле террориста Б. Савинкова и литературной биографии В. Ропшина была поставлена точка. Ниже представлен отчет одного из непосредственных свидетелей событий 7 мая 1925 г. – работника контрразведывательного отдела ГПУ В. И. Сперанского:

ИЗ ОТЧЕТА В. СПЕРАНСКОГО

6 мая, когда я был в камере у Бориса Савинкова, он говорил мне, что послал заявление на имя начальника КРО Артузова с просьбой дать категорический ответ, будут ли его годы держать в тюрьме или же освободят и дадут возможность работать. Савинков на этот раз, как и вообще последние недели, произвел на меня впечатление крайне нервничавшего, пессимистически настроенного человека и неоднократно повторял, что для него лучше немедленная смерть, чем медленная в тюрьме. В тот же день он сказал мне, что пишет заявление Ф. Э. Дзержинскому, где ставит определенно вопрос о своем освобождении из тюрьмы. При этом он обратился ко мне с просьбой передать это заявление т. Пузицкому и прибавил: «Я отношусь к Артузову с уважением, к Пузицкому с уважением и симпатией, а к Вам, Валентин Иванович, по-товарищески…»

7 мая утром я заходил к Савинкову в камеру и взял от него заявление на имя Ф. Э. Дзержинского, которое я передал т. Пузицкому. Савинков очень просил меня вывезти его за город в тот же день. Просьбу его о вывозе за город я передал т. Пузицкому.

В 20 часов 7 мая по служебной записке т. Пузицкого я получил из внутренней тюрьмы Савинкова для поездки с ним за город и доставил его в комнату № 192, где уже находились т. Пузицкий и уполномоченный КРО т. Сыроежкин.

В 20 часов 20 минут Савинков на автомобиле в сопровождении т. Пузицкого, т. Сыроежкина и меня выехал за город в Царицыно.

Савинков, сидевший на автомобиле между т. Пузицким и мною, чрезмерно почему-то в этот день нервничал, непрестанно закуривал и бросал папиросы, на что т. Пузицкий обратил внимание и спросил его, почему он так нервничает? Доехав до Царицына и пробыв там некоторое время, в 22 ч. 30 м. мы поехали обратно в Москву. Между прочим, когда мы шли по шоссе в Царицыно, Савинков взял меня под руку и так шел со мной. Это меня, помню, удивило, так как раньше он меня никогда под руку не брал, и я это объяснил его нервозностью в тот вечер и «товарищеским» отношением ко мне.

В Москву мы приехали в 23 часа и вместе с Савинковым вошли в комнату № 192, в ожидании прибытия конвоя из внутренней тюрьмы.

У меня очень разболелась голова, и я прилег на диван.

В комнате были Савинков, т. Сыроежкин и т. Пузицкий, последний из комнаты на некоторое время выходил. Савинков сидел около меня и говорил что-то о своей первой вологодской ссылке, то ходил по комнате, подходил к открытому окну и глубоко вдыхал воздух, говоря, что в камере так душно и так приятно вдохнуть в себя не камерный воздух. Я взглянул на свои часы – было 23 часа 20 минут, и в этот самый момент около окна послышался какой-то шум, что-то очень быстро мелькнуло в окне, я вскочил с дивана, и в это время из двора послышался как бы выстрел. Передо мной мелькнуло побледневшее лицо т. Пузицкого и несколько растерянное лицо т. Сыроежкина, стоявшего у самого окна. Т. Пузицкий крикнул: «Он выбросился из окна… надо скорее тревогу…» и с этими словами выбежал из комнаты. Т. Сыроежкин тоже выбежал, и я остался в комнате один.

Показания снял Фельдман 10 мая 1925 г. г. Москва.

Расследованием факта самоубийства по поручению Ф. Дзержинского занимался особоуполномоченный коллегии ОГПУ В. Фельдман. В заключении он указал: «Савинков за последнее время тяготился своим положением человека, лишенного свободы, и неоднократно высказывал мысль: либо освобождение, либо смерть». И далее: «какой-либо халатности со стороны лиц, имеющих в данный момент обязанность его охранять, …или признаков этой халатности не усматривается и дознание подлежит прекращению».

12 мая Ф. Дзержинский дал поручение составить некролог для опубликования, отредактировал его и направил на согласование Сталину. 13 мая «Правда» опубликовала сообщение о самоубийстве Бориса Савинкова.