его тревоги в жарких поцелуях, награждало царапинами и укусами. Рехина совокуплялась. Совокуплялась отчаянно, словно желая умереть в оргазме.

И вот за этим занятием, яростно проникая в пламенеющее естество Рехины, Уго вспоминал о невинности Эулалии.

Со временем Жофре и Валенса привыкли доверять Уго и ослабили ревностный надзор за его встречами с дочерью. Уго поражался, насколько же различны женщины, с которыми его сводила жизнь. Дольса направляла их отношения, ее переменчивый нрав так и не позволил Уго разобраться в желаниях и чувствах возлюбленной. Мария накинулась на него с самого первого дня. А Рехина… требует, торопит, кричит, понукает, кусается…

В отличие от всех этих женщин, Эулалия была для Уго возвращением к неопытной юности. Он не осмеливался к ней притронуться, боялся даже напугать случайным прикосновением к руке. Эулалия задрожала, когда Уго впервые осмелился провести ладонью по ее ладони, а потом осторожно развел ее пальцы и переплел со своими.

Уго решил сократить свои встречи с Рехиной, он придумывал оправдания, чтобы к ней не приходить. Он забывал о Рехине сразу же, как только начинал думать об Эулалии, – когда он был рядом с дочерью Жофре, весь мир исчезал. Но в итоге Уго все равно возвращался к еврейке. Служанка Рехины была настырной, преследовала его на улицах и не уставала умолять. А он… да, он любил Рехину, но не так, как Эулалию, не так, как любил Дольсу. Уго знал, что Дольса, где бы она ни была (точно не в христианском раю), одобряет его отношения с Эулалией. Уго никогда не ставил такого вопроса относительно Рехины, о которой Дольса когда-то отозвалась как о нехорошем человеке, но с дочерью Жофре все было по-другому, и в своих мыслях Уго их объединил: Дольсу и Эулалию. И ничего страшного не произошло. Вот как Уго узнал о согласии Дольсы. Он мог мечтать об Эулалии, не чувствуя, что предает память Дольсы.

Однажды вечером, вернувшись домой, Уго застал Барчу играющей с Мерсе. Девочка подбежала к Уго и протянула ручки. Винодел почувствовал прилив нежности и подхватил Мерсе; малютка была уже не совсем невесомая. Уго велел Барче накинуть на девочку что-то теплое; бывшая рабыня закутала ее в одеяло. Уго прижал Мерсе к груди и подумал, что она здорово подросла с той ночи, когда Рехина принесла к ним в дом новорожденного младенца. Уго спустился по лестнице и зашел на виноградник, кое-где освещенный луной, кое-где погруженный в темноту. Он брел между лозами, мягко касавшимися его рук и ног, чувствуя теплое дыхание девочки.

– Вот это – твоя земля, – шепнул винодел в тот самый момент, когда луна проглянула из-за облаков и осветила чуть неровные, уходящие вдаль ряды.

Уго застыл на месте. Он подумал о матушке, как это с ним часто случалось. И подумал о Дольсе, которая отдалась ему среди таких же вот лоз, тем самым, возможно, подписав себе смертный приговор. «Я была счастлива», – успела сообщить ему еврейка, прежде чем предала себя в руки палача. У Уго сжалось горло. Он глубоко вздохнул: один раз, второй, третий. Да, его жизнь переменилась. Он нашел новую женщину, новую любовь, а еще теперь у него на руках дочь. Пускай он ей и не отец, но любит так, как будто в ее жилах течет его кровь. Уго произнес вслух ее имя: Мерсе Льор – и прижимал к груди, пока не заметил, что девочка уснула.

В апреле 1399 года Мартин Первый был коронован в Сарагосе, он стал королем Арагона и графом Барселонским. Десять дней спустя на празднике святого Георгия была коронована и его супруга Мария. Прошло три года с тех пор, как наследник престола вернулся в Барселону после войны на Сицилии.

Церемонию коронации постоянно приходилось откладывать, хотя королевская чета, Мартин и Мария, фактически уже правила страной. Причины для отсрочки возникали самые разные: банальнейшая из них заключалась в невозможности выкупить сами короны, заложенные в счет кредитов, которые были предоставлены будущим монархам.

Более существенными причинами являлись военные операции, во время которых коронация состояться не могла. Так, например, в 1397 году, вскоре после возвращения Мартина с Сицилии, берберийские пираты напали на Торребланку, городок в Валенсии; пираты осквернили местную церковь и выкрали дарохранительницу. Город нанял две галеры, еще на две набрали денег городские цеха, еще за две заплатила Барселона, и шесть кораблей отплыли к африканскому побережью. Армада пришла в Алжир, осадила город Теделис, пристанище святотатцев, и с бою вернула и дарохранительницу, и Тело Христово. Среди рыцарей, воевавших, чтобы отомстить за позорное святотатство, был и граф Кастельви`-де-Росанес – этого высокого сана король Мартин удостоил Рожера Пуча по возвращении с Сицилии.

До февраля 1397 года сицилийский Палермо еще продолжал сопротивляться, а уже в 1398-м Антонио Вентимилья возглавил местных дворян и поднял на острове очередное восстание, что привело к необходимости отправить из Барселоны новую армаду. В том же месяце граф де Фуа снова вторгся в Арагон и взял замок Тьермас. Навстречу ему выступил сам король вместе с графом Уржельским, Рожером Пучем и арагонскими рыцарями: объединенное войско одержало победу и вскоре вынудило графа отступить. В том же 1398 году, как будто сицилийского мятежа и вторжения де Фуа было мало, король Мартин испросил у папы Бенедикта Тринадцатого буллу, потребную для начала Крестового похода против мавров. Из порта Грау вышла армада валенсийских и мальоркинских судов; христиане грабили африканские берега до тех пор, пока буря не заставила армаду повернуть обратно. Что до сицилийской армады – она, подавив мятеж Вентимильи, вместо того чтобы вернуться в Барселону, отправилась на помощь Людовику Анжуйскому, который осаждал Неаполь.

В конце того же года король Мартин Первый снарядил восемнадцать галер, чтобы поддержать Бенедикта Тринадцатого, арагонца и родственника его жены, чей дворец в Авиньоне осадили французские войска, – французские кардиналы решили выйти из подчинения авиньонскому папе, устроив таким образом еще один раскол внутри большого раскола Западной церкви, и к этому неповиновению присоединились еще и королевства Неаполь, Кастилия и Наварра.

Каталонским галерам не удалось облегчить бедственное положение папы Бенедикта, поскольку у них даже не получилось подняться по Роне к Авиньону. В итоге каталонцы высадили войско на берег, а сами вернулись домой, покинув своего папу в осаде, – та, несмотря на вооруженную помощь и дипломатическое вмешательство, продлилась больше четырех лет: понтифику и его людям приходилось питаться крысами, которых они ловили во дворце, хотя в конце концов Бенедикт Тринадцатый перехитрил осаждающих и бежал из города, переодевшись картезианским монахом.

Если в Барселоне и переживали из-за неудавшейся попытки вызволить