его самого; и тогда Уго откровенно веселился. «Получи свое, засранец» – вот что ему хотелось выкрикнуть в ответ. А временами Уго скорбел по убитым морякам. Каталонцам была известна репутация Берната, они должны были сдаться, а не вступать в бой… Если только не получили от самонадеянного Пуча другого приказа. Мунтсо освободил Уго от части вины, когда признался, что шпион у корсаров в Барселоне не один. Но и теперь совесть Уго была неспокойна. Он попросил Рехину составить еще одно письмо.

– Последнее, – пообещал Уго. – И совсем короткое.

– «Эти деньги, – диктовал парень, – предназначаются для семей моряков, погибших при захвате корабля»… – как он назывался? Даже не знаю. Ну и какая разница. Пиши: «…при захвате корабля, зафрахтованного Рожером Пучем и атакованного корсаром Бернатом Эстаньолом».

– Значит, это деньги за посредничество?

– Да, – впервые признался шпион Берната. – С тобой поделиться?

– Не нужно… до тех пор, пока у меня есть ты.

В этот раз они снова любили друг друга дико и яростно, как требовала еврейка.

В тот же вечер Уго пришел в церковь Святой Марии якобы для молитвы. «Почему именно здесь?» – спросил он сам себя. Колокол в замке викария отзвонил seny de lladre, и остававшиеся в храме прихожане поспешили к выходу. Может быть, потому, что Бернат хотел облагодетельствовать именно эту церковь, может быть, потому, что сюда ходили моряки, а когда-то и месир Арнау, или же потому, что он сам приходил сюда в детстве – сначала с родителями, потом с матушкой… а может, потому, что это была народная церковь, принадлежащая гражданам квартала Рибера.

Уго спрятался за большой купелью, когда-то бывшей саркофагом святой Эулалии, а в храме между тем становилось все тише. Время от времени какой-нибудь ризничий, кто бдительно, а кто апатично, обходил центральный и боковые нефы и все часовни. Большинство свечей в часовнях потухло, но главный алтарь с фигуркой Девы у Моря стоял в окружении красивых канделябров из кованого железа, некоторые с подставками наверху и по краям для без малого сотни свечей, потрескивавших в ночи.

Уго как зачарованный смотрел на этот светлый полукруг из дюжин огоньков, на Деву Марию в центре и на восемь стройных колонн за Ее спиной: они замыкали полукруг и возносились в бесконечность, верхушки их терялись в темноте апсиды – такой высокой, что свет свечей до Нее не добирался. Для Уго это был лучезарный островок в окружении темноты, галера в ночи, колеблемая черным морем, корабль, озаренный лишь факелами.

Никаких шагов Уго не слышал. Он быстро пересек пространство храма, не отводя взгляда от фигуры Девы Марии. Юноша миновал линию, отмеченную канделябрами, и подступил к главному алтарю. Впервые в жизни он оказался так близко. Маленькая скульптура Девы с Младенцем помещалась на каталонской коке, а само судно – на колонне, так что весь ансамбль возвышался над прихожанами.

Уго кончиками пальцев прикоснулся к кораблю, а потом к ногам Девы. На корабль он повесил составленную Рехиной записку, а у основания колонны положил два кошеля с деньгами: тот, который Бернат определил потратить на угодные Деве дела, и тот, который был получен в уплату за информацию.

Освободит ли его этот поступок от вины за смерть десятков каталонцев? Уго взглянул на Деву и перекрестился. «Я виноват!» – шепнул юноша. На молитву времени не оставалось. Свечи горели вокруг Уго, и все казалось волшебным: запах воска и благовоний, тепло и дым свечей… У юноши закружилась голова, он решил вернуться в свое укрытие. Уго перешагнул светозарный рубеж и снова посмотрел на Деву: теперь Ее фигура чуть расплылась и как будто ожила за пеленой жара, от которого колыхался воздух. «Ты видишь Ее улыбку?» – столько раз спрашивал мисер Арнау. Уго внимательно посмотрел на Ее губы. Казалось, они пришли в движение. И – да… Она улыбалась! Уго хотелось верить, что Дева у Моря его простила.

Он снова укрылся за саркофагом святой Эулалии. Долго ждать не пришлось: во время очередного обхода ризничий бросил взгляд на главный алтарь и заметил лист бумаги, прикрывающий нос корабля. Уго смотрел, как ризничий снимает и читает записку, затем берет в руки кошели, пробует на вес, а потом оглядывается, как будто в поисках свидетелей. Ризничий поспешно покинул храм, прихватив и записку, и деньги. Пока Уго раздумывал, не заночевать ли ему прямо под купелью, ризничий вернулся в сопровождении одного из священников. Вскоре появились и другие церковники: как будто собрались посмотреть на чудо. Воспользовавшись суматохой и темнотой, Уго выскользнул из храма – не забыв бросить прощальный взгляд на Деву Марию.

Во дворце на улице Маркет смятение и ярость как будто рождались прямо из брусчатки двора, проникали в любые полости и трещины и заполняли собой все внутреннее пространство.

Рожер Пуч продолжал вопить. Члены семьи, слуги и рабы старались передвигаться бесшумно. Во дворце не было слышно ни смеха, ни живой болтовни – только крики взбешенного вельможи гулко отдавались от стен. Уго пытался стереть улыбку с лица и выглядеть таким же серьезным, как и остальные, пока однажды утром, поднимаясь из погреба, не встретился с Катериной, входившей во двор. У девушки отекло лицо, вспухшие губы были разбиты в кровь, под левым глазом красовался синяк. Уго хотел спросить, что случилось, но появившийся за спиной рабыни Матео не дал им поговорить.

– Иди-иди! – Одноглазый подтолкнул девушку в спину. – А ты чего уставился? – прикрикнул он на Уго.

Виночерпий предпочел не отвечать, чтобы не нарываться на очередную стычку. Но когда Катерина проходила мимо, ему показалось, что у русской вырос живот. Если так, то не пройдет и месяца, как беременность Катерины станет очевидна для всякого, кто увидит, как медлительно она перемещается по галерее.

Тем же утром Уго помолился за Катерину в церкви Святой Марии. С той самой ночи, когда он подкинул в храм записку и деньги, он стал наведываться туда чаще, и чувство вины за жестокость Берната постепенно растворялось в словах молитвы и самооправданиях.

А в остальном… Уго был счастлив! Два виноградника, новое вино – все было в порядке. И даже присутствие Мерсе наполняло радостью каждое его возвращение домой. Уго слупил с Рожера Пуча немалые деньги за смесь кларета с aqua vitae – вот какой напиток пришелся по вкусу надменному вельможе. «Мне снова везет, – повторял Уго. – Еще пара месяцев – и поставка вина могла бы совпасть с тем абордажем». И тогда Рожер не проявил бы такой щедрости – вряд ли заплатил бы даже ту половину, о которой Уго сообщил мажордому, доставив во дворец