— Но, если принцесса Маргарита не согласится стать протестанткой, что тогда?

— Это ее дело, заставлять ее никто не собирается. Они будут молиться одному Богу, но она будет слушать мессы, а он — проповеди. А когда он станет королем Франции и Наварры, то издаст эдикт о веротерпимости, который раз и навсегда решит проблему гражданских войн в стране и принесет долгожданный мир в королевство. Это сватовство льстит наваррской короне и ведет моего сына на французский престол. Вот тебе и третья причина. Но не устал ли ты, мой Франсуа, слушать мои разглагольствования о моей же собственной политике?

— Нет, любовь моя, нет, моя Жанна! Нет радостнее минут, когда я могу слушать тебя и любоваться тобой, умнейшей женщиной своего времени, самой прекрасной на свете. Я горд и счастлив оттого, что у меня есть ты, моя королева маленького государства.

— Франсуа, любимый мой, если бы ты знал, как я рада, — она прижала его голову к своей груди и сама склонилась над ним, как над сыном, — как рада твоим словам и тому, что они адресованы мне. Ведь я никогда не слышала ничего подобного в своей жизни. Мне хорошо с тобой, Франсуа, и я хотела бы, чтобы это никогда не кончалось…

— Это и не кончится, моя королева, пока я жив, пока бьется в моей груди сердце. И я столько раз буду целовать твои руки, твои губы и глаза, сколько тебе самой захочется до тех пор, пока ты сама не прогонишь меня.

— Никогда, любовь моя, слышишь, никогда тебе не дождаться от меня этих слов. Любовь наша безгранична! Окончиться она может только со смертью одного из нас, и вряд ли я ошибусь, если скажу, что первой буду я.

— Не говори о смерти, Жанна. Ты молода, красива, полна жизни, когда ты идешь вместе со своим сыном, вас можно принять за брата и сестру. О какой смерти ты говоришь, когда ты столь женственна и желанна, когда тебе на вид всего двадцать лет, когда ты любима и знаешь, что прекраснее тебя нет женщины под луной!

Но любовь любовью, а Жанна все же еще чего-то недоговорила, и когда взаимные проявления любовных ласк несколько поутихли, она решила досказать все до конца. Лесдигьер должен был знать это потому, что никому другому она не могла доверить самое сокровенное.

— Ты спрашиваешь, почему я соглашаюсь на эту свадьбу? Я назову тебе и еще одну причину, последнюю. Знаешь ли ты, что выдумала мадам Екатерина? Что она поставила мне в вину? На чем сыграла эта шантажистка?

— Нет, но узнаю, если ты скажешь мне.

— Тогда слушай. Тебе известно, что моим первым мужем был герцог Клевский Вильгельм де Ла Марк. Мне было тринадцать лет, когда меня поставили к алтарю. Расторгли наш брак четыре года спустя. Второй мой муж, Антуан Бурбонский, первый принц крови, благодаря браку со мной стал наваррским королем. Но только теперь, когда прошло столько лет, Екатерина, как оказалось, выжидавшая лишь удобного случая, чтобы заставить меня принять ее волю, заявила, что мой второй брак был незаконным, поскольку я все еще — принцесса Клевская по первому браку. И она заявила, что может доказать это. Выясняется, что я все еще состою в первом браке, хотя формально нас и развели, а брак с Антуаном лишь ловкий ход, который дал ей в руки козырь против меня.

— Пресвятая Дева Мария! — пробормотал в растерянности Лесдигьер. — Но ведь это значит, что Генрих Наваррский, твой сын, — незаконнорожденный! Бастард!

— И она собирается доказать это папе. Представляешь, чем это грозит моему Генриху? Со мной они церемониться не будут, я ведь не их веры, хотя и воспитывалась католичкой. И если сомнения одолеют папу, то мой сын не только не станет королем Франции, не только не женится на принцессе Валуа, но даже потеряет право на наваррскую корону! Понимаешь теперь, какой удар мадам нанесла мне? Что же мне остается делать, как не дать согласие, которого она так добивается? Но легко она его не получит, ибо я буду ставить ей условия, а не она мне. Пусть знает, что наша борьба еще впереди. К тому же мы не выслушали еще самого Генриха. Вдруг он захочет жениться на Елизавете? Я уже не смогу ему помешать, он вполне самостоятельный; единственное — это открыть ему глаза на действительное положение вещей и надеяться, что он внемлет советам матери.

— Хочешь, я поговорю с ним? — предложил Лесдигьер. — Он любит меня и прислушается к моим словам.

— Нет, Франсуа. Если он не послушает меня, то он не послушает всех прочих тем более, даже адмирала, которого глубоко чтит и уважает.

— Что ж, будем надеяться на благоразумие принца Наваррского, в чем я, кстати, не сомневаюсь. Не может он променять свою страну на другую и забыть при этом родной язык и свое высокое предназначение — престол французского королевства.

— В крайнем случае, так ты и скажешь Генриху на совете, если он не внемлет мне.

— И еще я ему скажу, что он ляжет в холодную постель, греть которую придется ему самому.

— А тут еще адмирал носится со своей идеей… — продолжала Жанна, — отправиться во Фландрию и разбить испанцев. Он даже написал в Англию, прося у них помощи, и они обещали высадиться в Булони; но двуличная Елизавета как всегда обманула. Зато Карл посулил ему всяческую поддержку, мол, как только адмирал явится ко двору, они с ним немедленно начнут претворять в жизнь план по внедрению французских войск во Фландрию, которую король думает прибрать к своим рукам. Мой сын должен стать союзником Карла в этом походе, вот адмирал и прожужжал мне все уши о необходимости этого брака. У него есть какая-то программа преобразования всего французского государства, но пока помалкивает. Думаю, в самое ближайшее время адмирал раскроет свои карты, правда, уже не мне, а королю Карлу, куда он, кажется, готов поехать хоть сейчас.

Жанна глубоко вздохнула, посмотрела в ту сторону, где по-прежнему галдели разгоряченные вином и картами ее придворные, потом взглянула на небо и покачала головой.

— Но довольно нам этих бесед, Франсуа, — сказала она, — мы оба уже устали от них. Пора возвращаться. Слышишь, как поднимается ветер? А теперь посмотри на небо. Видишь, из-за моря ползут черные тучи?

Горизонт действительно заволокло темными тучами, стремительно надвигавшимися на Ла Рошель и уже почти нависшими над ней.

— Будет буря, Жанна, — сказал Лесдигьер. — Пора уходить. Сейчас начнется ливень с грозой.

— Ступай к придворным, Франсуа, поторопи, пусть побыстрее собираются в обратный путь. Вскоре я тоже буду готова.

И через несколько минут весь придворный штат наваррской королевы, включая слуг и пажей, двинулся во главе с носилками Жанны в сторону крепости Ла Рошель.

Предположения Лесдигьера оправдались. В течение каких-нибудь нескольких минут небо вмиг посуровело, став грозовым. Поднялся страшный ветер, по дороге роями клубилась пыль, все живое исчезло: не стало слышно ни беззаботного пения птиц, ни стрекота кузнечиков в траве, а одуванчики, верные предвестники ненастья, закрыли свои головки и приклонились к земле, не в силах противостоять все более усиливающемуся ветру.

Едва процессия ускоренным маршем достигла городских ворот, как небо прорезала молния, будто расколола его пополам, и через несколько секунд раздался ужасающей силы гром. Дамы с криками заткнули пальцами уши и бросились бежать к замку, ветер срывал с них шляпки, вырывал из рук зонты и приводил в полнейший беспорядок прически. Отдельные порывы достигали такой силы, что платья фрейлин вздувались парусами и взлетали вверх, открывая любопытным взглядам нижнее белье дам. Они ловили их, тщетно стараясь водворить на место, и подгоняемые порывами чудовищной силы ветра дамы одна за другой стремительно исчезали за воротами замка.