Джошуа должен был приехать через час, и, чтобы все успеть, девушка быстро поднялась наверх — выбрать не слишком откровенный, но в то же время соблазнительный наряд. Джульет собралась пойти в ванную, когда вдруг спохватилась и выдвинула ящик с нижним бельем. Им тоже не стоило пренебрегать, ведь надо было позаботиться обо всем, если уж она решила идти до конца. Она выбрала черный простой комплект, но с глубоким декольте.

Толкнув дверь ванной, Джульет быстро разделась и включила душ.

* * *

Квартал вовсе не был безлюдным. Однако дома в нем казались слишком большими, и их окружали необъятные палисадники, наглухо отделявшие здания друг от друга О присутствии жизни тут можно было догадаться по озаренным светом окнам первого этажа. Прохожих на улице не было.

Очень хорошо.

Он открыл дверцу машины и вылез, быстрым движением надев на голову матросский берет. Он очень дорожил этим беретом — гениальная находка.

Он пошел по тротуару, засунув руки в карманы, восхищаясь далеким светом огней у подножия холма. Это было красивое и одновременно отвратительное зрелище. Мириады земных звезд, блестевших всевозможными цветами; но самое главное, они свидетельствуют о том, что где-то там, повсюду, находятся люди, живущие в постоянной круговерти работы, общественных устремлений, добра и зла. Что они знают о добре и зле? Кто они такие, чтобы устанавливать непреложные законы, отделяя хорошее от плохого. Они что, боги?

Нет, но очень хотят быть ими. Стать ими.

Именно это ему часто твердили: «Человек, в своем желании заменить ускользающий и непонятный образ Бога, создал научный прогресс. Наука — способ стать богом для человека». Само собой, человек, идущий сегодня вечером по асфальту тротуара, не пользуется их словами. Он лишь пытается полностью воплотить собственный замысел, облечь его в свои собственные слова, но не может этого добиться. И от этого его бешенство только усиливается.

Вдалеке залаяла и сразу же замолчала, повинуясь воле хозяина, собака. Человек в матросском берете замер неподвижно, пока не убедился, что его никто не мог увидеть. Ему сказали, что свидетелей быть не должно, это основное условие для успешного продолжения обряда.

Он прошел вниз по улице около ста метров и остановился, созерцая огромный дом — его цель. Дом действительно был гигантским, с большими, широкими окнами. Наверняка днем в них буквально врывается солнечный свет, заполняя все пространство внутри.

Но сейчас в доме было темно, лишь маленькое оконце на втором этаже — без сомнения, окно ванной комнаты — слабо светилось в ночи.

Он продрался через заросли бирючины и обогнул дом сбоку. Да, именно так, надо войти с черного входа, подальше от любых случайных взглядов.

Он натянул перчатки, это очень важно! Так его научили. Перчатки защищают тебя от отрицательной энергии, когда ты освобождаешь чью-то душу. И все же он едва преодолел искушение в те оба раза, когда работал, стянуть их хотя бы на краткий миг и прикоснуться к коже. Он так хотел погладить ее, ощутить пальцами, почувствовать ее шероховатость. Но это было очень опасно, это могло испортить все, что он сделал раньше. Всю Их работу.

Он обошел огромный дом слева, и, как Он ему и говорил, обнаружил маленькую металлическую коробку, от которой по стене карабкался толстый провод. Лезвие ножа блеснуло в мерцающем свете пугливой луны, напоминающей ледяной сталагмит, и провод оказался перерезанным. Телефона больше не существовало.

Задняя дверь была заперта. Здесь его не хотели. Он сжал зубы, но ему не удалось полностью преодолеть порыв бешенства.

Он быстро заклеил оконное стекло в кухне толстым коричневым скотчем, и, когда вслед затем разбил его рукояткой ножа, никто в округе не услышал ни малейшего шума.

Он проник в кухню. Кожа перчаток ласково прикасалась к фотографиям, висевшим на дверце холодильника. Он глубоко вздохнул.

Водопроводные трубы свистели и глухо бормотали, под давлением пропуская через себя горячую воду.

На втором этаже эта вода, вытекая прямо в ванную, образовывала облака пара; там, напевая, мылась женщина.

Она не слышала ни скрипа паркета, ни медленных шагов по ступенькам лестницы.

Позже, ночью, он положил руку на влажную грудь. Кожа была вялой, но перчатки мешали это почувствовать. Он снова попытался справиться с желанием прикоснуться к груди голой рукой, потискать ее, сжать в ладони.

Он поднял глаза и увидел сморщенное от страха, искаженное агонией лицо, затем поглядел на сожженный кислотой лоб, скрывавший пентакль, его тайну. Их тайну.

Рядом с ним была никакая не женщина — обычный предмет. Вещь без права на собственную жизнь. Она безвольно подчинялась силе его желания, была инструментом воплощения его фантазий, словно игрушка, которую ревностно прячут, чтобы в полном одиночестве насладиться-обладанием ею. Он не заметил, что ее сердце еще слабо бьется, и судорога сводит мышцы. Нет. Значение имел только символ, который он начертил у нее на лбу. Теперь ее душа больше не существовала, осталась лишь оболочка, кожа и плоть. Он мог делать с ней все, что хотел, она полностью принадлежала ему.

Совершенно бестелесная.

Холодная сталь ножа скользнула по коже бедра. Медленно проведя лезвием вверх, очень мягко, он почувствовал, как напрягся его член. Нож срезал несколько волосков-пушинок, попавшихся на его пути вверх по блестящим от влаги ногам.

Стон, почти короткий писк, вырвался у той, что лежала на полу ванной комнаты. Он не обратил на это никакого внимания. Он не видел, как слезы текут по щекам женщины, когда из-под его ножа брызнула кровь.

Он не чувствовал ничего, кроме собственного наслаждения.

Во вторник утром Бролен сидел за кухонным столом, быстро глотая свежевыжатый апельсиновый сок. Было еще очень рано, Джульет спала, и он не решился разбудить ее. Они провели чудесный вечер, поужинав тем, что уцелело после ее малоубедительной попытки приготовить что-либо, смакуя возле камина великолепное калифорнийское вино, а затем, испытывая взаимное желание, скрылись в спальне.

Бролен накинул кожаную куртку и вышел к «Мустангу». Двое мужчин в штатском дежурили в своем автомобиле, кое-как борясь со сном. Бролен торопливо поздоровался с ними и поехал в Главное полицейское управление.

Он вошел в кабинет и сразу же бросился проверять, нет ли для него каких-либо сообщений, почты или факса. Ничего, что он надеялся получить.

Он уселся в кресло напротив большой доски, на которой записывал все свои выводы и размышления по поводу профиля убийцы и отмечал детали, появлявшиеся в ходе расследования. Оттуда его взгляд переместился вдоль стены, скользнул по полу и остановился на покрывшейся пылью видеоприставке. До недавнего времени работа была для него и личной жизнью, и способом заработать на кусок хлеба. В те моменты, когда он не был занят делами, он мог снова и снова нажимать на кнопки джойстика, прилипнув к экрану в ожидании нового срочного задания. Дома все повторялось. Подобная жизнь могла бы кончиться для него следующим образом: Бролен превратился бы в старого одинокого копа, коротающего дни в компании телевизора и циничных воспоминаний.