— Не ехать! Это неразумно!

Оставшись один, Симеон задумался: «Не ехать. Посчитают, что струсил. Что делать? Тут толкаться больше нельзя. Почти все собрались. Да-а!». Князь ходил по своему шатру, продолжая рассуждать про себя: «Камбила, конечно, никому не скажет. А если его схватят и начнут пытать? Думаю, всё равно не выдаст. Допустим, я, вопреки всему, поехал в этот... Новгород. Как уберечься? Никуда не выходить, никого не принимать, есть только своё? Нет! Привычку новгородцев я знаю. Не покажись народу... Эх! — он даже в сердцах рубанул рукой.

Князь хорошо понимал, что затянувшееся, непонятное стояние удивляло многих. Первыми не вытерпели воеводы и пришли к Симеону. На их вопрос: почему топчемся на месте и не двигаемся вперёд, князь ответил вопросом:

— Все собрались?

— Нет! Рязанцы где-то тащатся, — ответил Акинфович, поглядывая на Александра Ивановича.

— Я, — князь подошёл и остановился напротив Фёдора Акинфовича, — говорил, чтобы собрались все. Будем ждать! Чтоб все знали: опоздание их не спасёт. А с князя я ещё спрошу, — голос у Симеона был строгим.

Воеводы поднялись и, склонив головы, удалились прочь.

После их ухода князь занервничал: «Не-ет! Сколько я могу так вести себя? Всё! Будь, что будет, но я... поеду!». Он уже хотел отдать приказ, послать гонца к рязанскому князю, чтобы тот поторопился, но... Было бы несчастье, да счастье помогло. Оно перечеркнуло все мучения великого князя. Внезапно прибыл ханский посланец на взмыленном коне. Строгий, видать, был приказ хана. Он сообщил, что Чанибек выслал к нему литовского посланца. Тяжёлая ноша упала с плеч князя. И не потому, что у него появился предлог не входить в Новгород. Он хорошо знал ордынскую жизнь, поэтому не очень верил ханским словам. Да, тогда он обещал Пожарскому, что пришлёт к ним посланца. Но... время меняет многое. Тот мог и «забыть» своё обещание. Не-ет! Чанибек ещё раз показал, что он не меняет своих слов. Такая весть поважнее того, входить или не входить в Новгород. «В город мы войдём», — так решил Симеон и вызвал к себе Ивана. Тот уже знал о гонце, но с чем он явился, ему было невдомёк. Поэтому брат предстал перед великим князем с большими вопрошающими глазами. Симеон усмехнулся:

— Хорошая весть, брат, — сказал он, легко толкнув Ивана в плечо.

Поведав, с чем прибыл гонец, Симеон приказал ему возглавить войско и войти в город:

— Но за такое поведение новгородской знати, проучи её. Не очень-то рвись им помогать, — наказал князь.

Иван рассмеялся:

— И помогать нельзя, и уйти нельзя! Поддержим только хорошие отношения, — и подмигнул брату.

Симеон заулыбался, прижал его к груди со словами:

— Милый мой братец!

Отпуская его, Симеон попросил:

— Да, найдёшь новгородцев, скажи, что я их жду.

— Будет, великий князь, сделано! — полушутливо ответил брат.

А в Новгород после ликований по поводу победы Оницифера и Егора на смену пришли другие «страсти». Как-то Фёдора Даниловича навестил Павша Фоминич. Купца интересовало, не опасно ли ему ехать в Ладогу, где у него были торговые дела. Фёдору пришлось рассказать о своём походе, что он там оставил и заодно пожаловаться на москвичей, не мог он не возмутиться и тем, что расхвалили этого Егора.

Павша кое-что смекнул и почувствовал, что у посадника к этому парню появилась ревность. И купец вспомнил, как недавно этого Егора чуть не двинули в воеводы. А от него до посадника — один шаг. А, если ему, купцу, выбирать, кто из посадников будет выгоден, то Фёдор явно перевешивал. И он решил рассказать весьма туманно давний случай со своим сыном. У посадника сошлись брови. Он внимательно посмотрел на купчину. Его заискивающий взгляд многое сказал посаднику.

А бояр насторожил такой поступок Симеона: «С чего это он вдруг уехал?» Сообщению же о том, что его якобы вызвал хан, они не верили, оправдывая это одним: «Чего стоял? Уж не прознал ли он про наш заговор?» И стали они потихоньку интересоваться, отбывал ли кто в это время на восток. Так в Новгороде, незаметно для простого глаза, начиналось внутреннее расследование.

Разговор Фёдора с Павшей заставил посадского более серьёзно приглядываться к этим двум победителям. С Лукичом связываться было опасно. Эта семья была чуть ли не потомственной посаднической и имела влияние среди народа. Его отец был таинственно убит заволочанами. Узнав об этом, в Новгороде поднялись чёрные люди, обвиняя Фёдора Даниловича и его подручного Андрюшку в этом убийстве. Фёдору Даниловичу тогда пришлось бежать в Копоры и отсиживаться там. Поэтому браться за Оницифера было весьма боязно. А вот за Егора — другое дело. А потом настанет черёд и Лукича.

Однажды боярину Прокопу, одному из тех, кто участвовал в заговоре, удалось прознать о том, что Гланда Камбила оставлял, оказывается, в это время город, отъезжая якобы за покупкой дальней деревни Евстафия Дворянинцева. А было это так. Этот боярин Прокоп пошёл в лавку к купцу Кюру Сазонову посмотреть для себя кишень[53]. На входе он столкнулся с двумя стражниками, которые выходили с сумами, набитыми съестным. Боярин, глядя вслед ушедшим стражникам, сказал купцу:

— Ишь, понабрали! Всю деньгу пропьют.

Купец ухмыльнулся:

— Да не свои. Они похвалились, что боярин Гланда отвалил им серебреники, когда те выпустили его купить село Глухое боярина Дворянинцева.

В боярской голове что-то закрутилось. И вот это он и выложил на своём сборище.

Обсуждая среди своих эту весть, купчина Сазонов заметил:

— Евстафия Дворянинцева давно схоронили. За ним ушёл и Фёдор. Так у кого прусс хотел купить деревню?

Решили, чтобы в этом разобраться, послать туда нарочного, строго предупредив о молчании. Это сообщение отложилось в голове посадника.

Павша же в глубине души верил в то, что Егор был если не участником, то организатором ограбления его сына. И стал искать на парня какой-нибудь поклёп. Поиск долго не давал результата. Но однажды, под вечер, когда Павша стал закрывать лавку, к нему подошёл довольно странный на вид человек. Был он худощав, лицо обыкновенное. Но вот глаза. Они смотрели заискивающе-любезно. А под этой личиной опытный купчина почувствовал хищную, безжалостную натуру. Он ему не понравился, и купец даже не хотел с ним разговаривать. Но тот оказался упрямым. Может, от отчаяния. Глаза его блестели голодной злостью. Скольких он уже обошёл, и везде облом. А этого, кажется, можно уговорить. И он встал перед ним на колени:

— Прими, купец, всё буду делать, — проситель бьёт себя в грудь, — считать, писать умею.

Это заинтересовало Павшу.

— Расскажи, кто ты? — проговорил он, закрывая поставец.

Так купец узнал о событии, которое произошло в далёкой Дворянинцевой деревушке.

— Хорошо, — сказал купец, смекнув, что небо посылает ему помощника, — я беру тебя, приходи завтра.