Но общаясь с Освальдом, я не забывала и про книги. И пока он не передумал, скорее записала сказку и принесла тетрадь, подписанную крупными буквами: «Гадкий утенок» — и передала ему. Думала, хотя бы поупирается из вредности, но он лишь деловито осведомился:

— Картинки на мое усмотрение?

— Вейре уже нарисовал, — достала из папки яркие рисунки и положила на стол.

— Спелись, значит? — посмотрел на меня смеющимися глазами.

— Не спелись, а история нашла отклик в душе ребенка, — уточнила, с трудом сдерживая улыбку.

Стоило перестать ссориться и услышать признание в симпатии, я стала больше улыбаться. Освальд видит перемены, знает причину, однако, как и договаривались, держит себя в руках. Я, конечно, рада, что он человек слова, только как же хочется, чтобы его чувства пересилили разум, и он пылко признался в любви. Но это лишь мечты. Тем не менее, я счастлива. И если бы от воодушевления вырастали крылья — стала бы обладательницей большой белоснежной пары!

Я много об этом думала о нас с ним. Сомневалась, что он захочет исполнить желание Вейре, однако мечтаю об этом, поэтому сказка про гадкого утенка в какой-то мере стала выражением моей надежды на чудо, что счастье обязательно улыбнется мне. Оттого она вышла особенно проникновенной.

Освальд догадывался о моем трепетном отношением к сказке. Полистал тетрадь, оглядел меня зелеными глазищами, от теплого взгляда которых сердце екнуло, и произнес:

— Считаю, что история должна выйти под именем Мальбуеров.

Сначала я испугалась, а потом, подумав, согласилась.

— Только псевдоним жаль, — заметила осторожно.

— Тогда напишем и имя, и псевдоним. Он у вас мелодичный. Что-нибудь означает?

— Лилия — имя, астра — цветок похожий на звезду.

— Хм, — Освальд задумчиво склонил голову. — Цветок, похожий на звезду. Оригинально. Мне нравится. Кстати, чем сегодня будете заниматься с Вейре?

— А есть какие-то планы? — по его заговорщицкому взгляду догадываюсь, что у герцога уже есть свой план на день.

— Сегодня открытие выставочной галереи.

— Я только за! И Вейре понравится!

— Тогда собираемся! Я как раз выкроил время.

Мы часто посещали людные места, и всегда наше появление вызывало перешептывания. Конечно, наследник герцога держит за руку отца и гувернантку. Но Освальд держался невозмутимо, Вейре тоже, и я невольно равнялась на них и постепенно становилась чинной аристократкой. Но мое хладнокровие подвергалось испытанию каждый раз, когда к герцогу подходили дамы с кокетливо улыбавшимися дочерьми, пытались навязаться в компанию. Освальд отвечал вежливо, с прохладцей. Еще и Вейре мешал им общаться, играя роль несносного избалованного ребенка, но я все равно ужасно ревновала.

И все же время в галерее мы провели интересно. А Вейре настолько пребывал в восторге от картин художников королевской академии, что заявил:

— Папа! Я хочу учиться в академии! — чем довел Освальда до исступления.

— Вейре! — обратную дорогу наставлял он сына. — Военная карьера тебе не светит, но чиновническая — вполне! Ты должен приносить пользу королевству, а не кистью по холсту возюкать!

— Угу, — кисло отвечал малыш, а вернувшись домой схватил альбомы, кисти и убежал в сад, где в самом дальнем углу попытался изобразить впечатлившую его сцену морского боя… А я в это время успокаивала Освальда, рассказывая, что художники тоже важны для общества.

* * *

Через седмицу герцог вручил мне нарядную книгу в тисненой золотом обложке, с плотными, белыми страницами и красочными иллюстрациями.

Я взяла ее, потрясающе красивую, в руки и с трудом поборола желание ринуться и обнять Освальда!

— Рады?

— Очень! — ответила смущенно. Умел он смотреть, ласкающе и дразня одновременно, от чего меня бросало в жар! Поди, перечитал вторую часть истории про Эну… Стоило вспомнить, что я там понаписала — стало до того стыдно, что покраснела, как свекла.

Уходила от Веспверков, прижимая к груди книгу, как самое ценное, что у меня есть.

— Фина, не надоело пешком расхаживать? Или до сих пор экономишь каждый полмерс? — строго спросил Освальд, провожая меня до самых ворот.

— Так лучше думается! — помахала рукой, сожалея, что не могу его обнять.

* * *

Пока в доме идет ремонт, я живу у графини, поэтому день начинается с душистого травеля, что приносит Мигрит. С горячей чашкой в руках я встаю у окна, любуюсь весенним утром, первыми цветами, изумрудной зеленью в саду, жадно вдыхаю свежий воздух, радуюсь, что рядом есть близкие по духу люди, что они любят меня, а потом иду к Веспверкам и в теплой компании завтракаю второй раз.

Только что-то они начали от меня скрывать. Думают, не замечаю, как Вейре с Освальдом заговорщицки переглядываются? Наверно, что-нибудь замышляют в честь моих именин, что состоятся уже меньше, чем через лунье. И Инора тоже с ними заодно… Мне их тоже что ли удивить?

«А закажу-ка свечки тоненькие, воткну в торт. Обязательно загадаю желание, а потом под смех и веселье буду их задувать. Если суметь сделать свечи такие, чтобы после задувания они сами загорались вновь — все пройдет незабываемо…» — мечтала я, переходя улицу. — Если еще положить в шкатулку карточки со смешными заданиями — будет совсем здорово!» — Очень хотелось устроить для них что-то душевное, незабываемое.

Я подошла к оживленному проспекту. Погода стояла изумительная, но чтобы не испачкать платье навозом, следует сосредоточиться. Не зря же утром тщательно выбирала прическу и наряд.

Приподняла край подола, огляделась по сторонам, и вдруг… напротив меня остановила карета.

— Корфина?! — раздалось со спины. Я оглянулась на женщину, и тут же ощутила, как за плечи меня схватили сильные руки…

Не успела даже закричать, как оказалась в темном душном нутре дешевого экипажа. Я сопротивлялась, но от удара по лицу потеряла сознание.

Когда очнулась, уже находилась в каком-то доме.

Связанная по руками и ногам, я лежала на большой постели с пыльным, старым балдахином, и не могла пошевельнуться. От страха задергалась и услышала противный, надсадный голос, который узнала мгновенно.

— Ну, невестушка! Попалась!

Повернула голову и увидела довольного Унда, развалившегося в кресле.

— Должок надо оплачивать. Не хотела быть женой, станешь просто девкой.

Наблюдая, как я бледнею, он осклабил желтые, плохие зубы. Меня передернуло от омерзения. Мало того, ничтожный и безобразный, еще и жестокий. Стоило представить, что меня ждет — стало страшно до тошноты.

Наверно, он ожидал слез, истерики. Я же молча отвернулась от него и обреченно закрыла глаза.

Раздались тяжелые шаги, а потом жесткая мужская лапа легла на щиколотку и, оставляя зацепки на чулке, заскользила по колену.