Он вздыхал, терпеливо соглашался и делал предложения вновь и вновь. Но мне уже начали сниться кошмары, в которых настоящая Фина требовала освободить ее тело.

* * *

Я спала, когда примчался курьер и сообщил, что у Вейре приступ.

Собираясь, я металась по дому, не зная за что хвататься. Да я готова была в ночной сорочке мчаться к Веспверкам.

Приехала к ним напуганная до одури и еще на крыльце почувствовала, что приступ серьезный: слуги стараются не попадаться на глаза; неестественная тишина, царившая в доме, давит…

В комнате лежал красный, с мокрыми разметанными по лбу прядями Вейре, а над ним склонились бледный Освальд и серьезный Кратье.

Я бросилась к малышу и упала на колени.

— Неужели совсем ничего нельзя сделать?! У Вейре же давно не было приступов!

— Мы не знаем, что это, — угрюмо сообщил Эвиль.

В комнате необычайно душно, а Вейре лежит, накрытый теплыми одеялами по горло, и дрожит.

— Но как же так?! — коснулась его мокрого, разгоряченного лба и спохватилась: — Охлаждающие компрессы!

— Не рекомендую, — заупрямился Эвиль.

— Почему? У него же жар! Это опасно! — я заметалась по детской в поисках емкости, куда можно налить воды из графина, стоявшего на столе. Не мешкая достала платок из сумочки, смочила и, не слушая возмущения Освальда и Эвиля, принялась обтирать лицо Вейре.

— Если я умру, обещайте, что вы не оставите папу? — прошептал малыш пересохшими, потрескавшимися губами.

Я похолодела от ужаса.

— Обещаете? — просипел он еще тише и жалобнее.

— С тобой ничего не…

— Обещаете?

— Да, Вейре! — прошептала я.

Он шумно выдохнул и замер.

Я поседела за мгновения, пока Эвиль проверял его пульс.

Меня успокоили, что малыш уснул целительным сном, даже клятвенно заверили, что все должно обойтись. Находясь на грани истерики, я разрыдалась. Поднесла к глазами мокрый платок и заметила, что он из белого почему-то стал розоватым…

Поморгала: не показалось ли? Но с другого краю он был еще алее. Зато жуткая краснота Вейре как будто бы стала пятнистой…

Я схватила платок и осторожно потерла его щеку. Краска осталась на платке…

— Какого демона?! — подняла глаза на Освальда. И тут он закатил глаза, театрально рухнул к моим ногам и замер, раскинувшись зведочкой на ковре.

— Эвиль?! — тут и Эвиль схватился за сердце и рухнул на пол.

— Вейре?! — грозно окликнула я.

Он приоткрыл глазик и тихо-тихо прошептал:

— Но вы ведь не нарушите обещание?

У меня закружилась голова от счастья, злости, облегчения! И теперь уже я чуть не упала в обморок.

— Корфина! Баронесса! Корфина! — на три лада звали меня горе-комедианты, обмахивая и обтирая лицо мокрым платком.

— Как вы могли?! — возмущалась я, гневно оглядывая их. — Вы напугали меня! Я поседела! Я думала… Думала, что… — Вейре склонил голову и, пождав губы, казавшиеся бледными на не до конца отмытом от краски лице, молчал. — Я… думала, что… — У меня не было слов.

— Я просто хотел, чтобы вы стали моей мамой.

И что тут скажешь?

— Обещай, что больше никогда так не сделаешь! — строго потребовала от малыша.

— Обещаю.

— А вы-то как додумались? — повернулась к двум его притихшим подельникам.

— Это я придумал, — повинился Вейре. — Но доктор Кратье сразу понял, что это понарошку. А потом…

— Потом мы решили помочь Вейре, — признался Эвиль.

— Все-таки веская причина — Вейре хочет маму, — Освальд смотрел самыми честными глазами.

— А я хочу вам всем троим всыпать розог! Вы всех напугали!

— Только вас, Корфина. Все остальные знали.

— И графиня? — ужаснулась я. — Она тоже с вами?

— И даже Норрит, — признался Освальд. — Так всем хочется, Корфина, вручить тебя в наши с Вейре надежные руки. А поскольку ты дала обещание — не будем откладывать его воплощение.

— Это было нечестно!

— Вообще-то, у Вейре, жабница, — вмешался Кратье. — Не смертельно, но… Я бы советовал вам, Корфина, все-таки исполнить обещание, данное ребенку.

— Хорошо, — выдохнула я, и Вейре с радостными визгами запрыгал на кровати. Рубашонка не скрывала сыпь на его шее, и я уточнила:

— Вейре точно ничего не угрожает?

— Нет, — улыбнулся Кратье. — Но если вы ею не болели… — Сделал многозначительную паузу. — То, скорее всего, через три-пять дней станете такой же красивой, как и он. Поэтому рекомендую венчаться сейчас.

— Но мы не готовы! — воскликнула я.

— Готовы! — Освальд взял меня под руку. — Надеюсь, этого хитрого лягушонка ты простила? — Посмотрел с нежностью, с сияющими от счастья глазами, и я кивнула…

Нашу свадьбу гости, тоже принявшие участие в спектакле, запомнили надолго, потому что обряд венчания мы проходили втроем. Пятнистый Вейре, держа за руку отца и меня, сопровождал нас к священнику, перед которым мы дали друг другу клятвы.

— Корфина, клянусь с уважением относиться к твоему выбору и некоторым причудам, делающими тебя такой особенной, любимой, — пообещал Освальд. — Что касается твоей безопасности и нашей семья — в этом я останусь таким же упрямым Освальдом. Или как ты говоришь, Осой.

— Я была не права, — шепнула ему и крепко сжала руку. — Никакой ты не Оса, ты мой любимый Шмель.

— Я повышен? — засмеялся он. — До Шмеля? Спасибо, любимая.

— Ты и Осой был любимым. Если бы не ты…

— И не ты, — Освальд повернулся ко мне. — Ничего бы не было.

— Да целуйтесь уже! — громко потребовал Вейре, и гости рассмеялись.

Мы держались за руки и смотрели друг другу в глаза, радуясь, что смогли преодолеть многое, стать терпеливей, добрее. Быть может, капельку мудрее. Нам следовало пройти наш путь, иначе бы мы не были сейчас вместе. И если бы предстояло пройти все сначала, я бы, не задумываясь, согласилась.

Я хранила тайну почти два года и молчала бы дальше, если бы не одно «но» — очень важное, волнительное, отравляющее жизнь: нельзя продолжать молчать, когда у тебя замечательная семья и дети.

Стоило лишь представить, как в один прекрасный день, проснусь в своем прежнем теле — становилось дурно. Я не только лишусь любимой семьи, любимого мужа, но и оставлю их одних. Да, Освальд замечательный отец, но каково ему будет, если его любимая Фина вмиг станет чужой, замкнутой отстраненной?! Не подумает ли он, что моя любовь прошла, не почувствует ли себя преданным?