– Если так, то предложение о прогулке в сады действительно выглядит подозрительным, – согласилась принцесса. – Не советую вам принимать его. Кроме того, в садах вы можете оказаться и помимо желания этого… святого человека. Не он один вхож туда.

– Благодарю за совет, великая госпожа, – снова поклонилась Яна.

– И хорошо, что вы меня предупредили, – добавила её высочество, всё ещё удерживая непроницаемую маску хладнокровия на лице. – Ли Дань… Не думаю, что он когда-нибудь решится вести собственную игру… Впрочем, это уже дело, не касающееся нашего разговора, почтенная госпожа. И не только на эту тему. Если бы не ваша записка с просьбой о личной аудиенции, я бы и без того попросила вас остаться. Есть ещё кое-что, о чём бы я хотела с вами поговорить.

– Я к услугам великой госпожи, – новый поклон. Такова жизнь женщины в империи Тан и соседних с ней странах – нужно постоянно всем кланяться и за всё извиняться.

– При дворе буквально в последние дни среди молодых знатных особ сделались в ходу сочинения философского толка, – начала принцесса, вынимая из рукава сложенный гармошкой листок хорошей бумаги, исписанной летящим изящным почерком. – Эту копию сделала моя племянница. Вот, послушайте, что именно читают её подруги: «Догма способна спасти народ в час тяжёлого испытания, ниспосланного Небом, но она же способна убить душу народа в годы процветания. Жизнь народов подобна человеческой. Есть у неё периоды детства, юности, зрелости и старости. Лишь из-за громадности сроков оных периодов люди редко способны это заметить и воспринять, ибо если жизнь человеческая измеряется годами и десятилетиями, то сроки жизни народов исчисляются веками и тысячелетиями. Идея, сделавшаяся стержнем народа тысячу лет назад, сегодня представляется той же детской одеждой, которую с тёплой грустью созерцает уже взрослый человек. Идеи, востребованные сегодня, через тысячу лет покажутся нашим отдалённым потомкам памятными вещицами, увы, непригодными уже мудрому, убелённому сединами старцу. Посему догматичный сторонник древних заповедей подобен скупому родителю, приказывающему подросшему сыну продолжать носить обувь и одежду, из которых тот давно вырос. Даже более того: в отличие от одежды, идеи со временем не изнашиваются, а твердеют. Попробуйте поместить ребёнка в неснимаемые доспехи. Они будут защищать его от ударов извне, это правда. Но они же задушат рост, превратив его, в конце концов, в калеку. Так и народы, добровольно или по принуждению заключающие себя в панцирь окостеневших тысячелетних догм, становятся духовными калеками…» Что это, по-вашему?

«По-моему, это конкретный наезд на конфуцианство», – подумала Яна, но вслух сказала совсем другое.

– Не знаю, кто автор этих слов, но кое с чем нельзя не согласиться, – задумчиво проговорила она. – Идеи во многом перекликаются с философией западных народов.

– Вот как, – на набеленном лице принцессы ярким цветком вспыхнула недобрая усмешка. – Значит, вы не знаете автора этого сочинения? Мне так не показалось.

– Великая госпожа, я не знакома с западными философами лично. Стиль мне совершенно не известен, а сама я к философии не склонна.

– Странно. Мне, к примеру, стиль изложения показался очень даже знакомым. Не далее как месяц назад в дискуссии с высокородной Мехрангиз вы соизволили высказать нечто подобное, и в том же стиле.

– То есть, великая господа, вы хотите сказать, что автор – я? – Яна не выдержала и улыбнулась. – Мне жаль, но это не так.

– Вам жаль? – со своей «фирменной» иронией переспросила принцесса. – Умы знатной молодёжи смущает вот это… сочинение, внушающее отвращение к философским трудам древности, а вам – жаль? Не удовлетворите ли моё любопытство, если я спрошу, почему?

«А в самом деле, почему?..»

– Возможно, потому, что там высказана весьма здравая идея: каждому веку своя мудрость. Но в таком виде, как здесь написано, она действительно должна смущать умы и зарождать сомнения…

– Вот именно – зарождать сомнения, – принцесса сложила листок, спрятала его в рукав и пару раз, резкими движениями, обмахнулась веером – искусно расписанным овалом из обтянутого шёлком картона на палочке. – Взята здравая идея и преподнесена под соусом из яда. Молодой разум же не способен ещё отделить ложь от истины, и заглатывает всё разом. Сперва начинаются сомнения, затем брожения, а закончится всё разрушением империи и торжеством негодяев, приготовивших отравленное блюдо для молодых глупцов… Что с вами? – резко спросила она, увидев, как неподвижно застыла гостья, изменившись в лице.

– Они сделали это с моей страной… – прошептала Яна.

– Не слышу.

– Так убили мою страну, великая госпожа, – повторила госпожа мастер – бледная, как покрытая меловой побелкой стена. – Именно таким способом. Я только сейчас это поняла. Нам… нам всем не хватило мудрости отделить истину от лжи и использовать её к своему благу. Мы проглотили её вместе с ядом…

Она видела принцессу краем глаза. Мимика в ханьской культуре отличалась от европейской или персидской, да и придворное воспитание подразумевает жесточайший контроль над оной, но сейчас на лице её высочества отразились поочерёдно удивление, сочувствие и любопытство.

– Значит ли это, что здесь объявился тот же убийца? – негромко спросила принцесса.

– Не поручусь, великая госпожа, но, как у нас говорят, почерк очень похожий.

Почерк. Похожий.

Да не «похожий», а тот же самый.

«Kuradit…[16]Неужели ещё один агент этих, в чёрном?»

– Ну, раз уж мы предупреждены, есть шанс одолеть яд этого убийцы собственным противоядием, – тем временем проговорила принцесса. Теперь взмахи веера не были резкими и нервными. – Наша культура породила и впитала немало философских истин, способных помочь справиться с подобным искушением. Однако истина – как вы сказали? каждому веку своя мудрость? – скажем прямо, вряд ли приживётся среди хань. Вы судите о народе по своему мужу, а он не совсем типичный хань. Прежде всего, он кузнец-оружейник, а эти люди у всех известных мне народов считаются особенными. Потому вы не представляете, насколько обычные хань косны. В отдалённых деревнях за чуточку иной покрой или цвет одежды изгоняют из общины. Этим людям следует, по-вашему, давать каждый век новую мудрость? Они и старую-то понимают весьма избирательно – именно в силу своей запредельной косности. Смертельно боятся всего нового, и от каждой перемены ждут только бед и несчастий… Ну, хорошо. Империя держится на миллионах таких вот косных и трусливых людей, однако тон всё же задаёт знать. Но и здесь при попытке придумывать новую идею к каждой эпохе нас постигнет неудача. Сейчас знать ещё легко воспринимает новые мысли – пока знатные люди ещё не забыли своего происхождения от народа тоба. Но нас постепенно подтачивает старая знать. Ханьские вельможи выдают своих дочерей замуж за знатных тоба, и их дети уже воспитаны в ханьском косном духе, ибо старая знать в полной мере обладает всеми недостатками, свойственными народу. В этом их сила: они растворяют в себе любых завоевателей. И, когда сыновья или внуки моих братьев однажды начнут гонения на поклоняющихся Будде и вновь насадят везде философию Кун Цзы, как обязательную для всех жизненных ситуаций, я буду знать, что империя умерла. И вместо неё появилась огромная ханьская деревня, населённая запуганными людьми, не интересующимися ничем, кроме урожая риса и постройки Большого Забора, – эти слова принцесса произнесла с отвращением. – Как бы я ни хотела, всё равно изменить ничего не смогу, ибо таковы законы жизни и смерти великих держав. Можно лишь немного смягчить последствия неизбежного падения, но не предотвратить его.