– Когда-то меня звали Ли Чжу, – тихо сказала она ей на ухо. – Ты не бойся, мама. Просто знай, что я вас с папой очень люблю. По-настоящему.

– Ты всегда была с нами, или…

– С самого начала это была я – если я правильно тебя поняла, – контраст между внешностью шестилетней девочки и интонациями ровесницы её матери был убийственным. – Я тебе всё расскажу, мама. Просто папе пока не говори.

– Почему? Разве он не должен знать, кто ты?

– Потому что он… потомок моего сына. Не знаю, готов ли он это принять… Мам, пойдём домой. Вряд ли ты сможешь сегодня работать.

– Это уж точно, – маленькая зацепка за реальность вывела Яну из самого натурального мозгового ступора. – Правда, дома нам не дадут поговорить спокойно.

– Дадут. Мы в гостевой домик пойдём. Скажем, что прибраться надо.

«Ли Чжу… – чужое имя вражеской армией вторглось в сознание и учинило там форменный разгром. – Кто она, эта Ли Чжу? Можно ли ей верить, как я верила Ли Юэмэй?..»

Они просто встретились взглядами. Мать и дочь. Или две ровесницы. Или и то, и другое.

С ума сойти.

Но лучше переварить это именно сейчас. Ведь неизвестно ещё, что она о себе расскажет.

– Устойчивый коридор готов, господин.

– Кого отправишь?

– Я пойду сам, господин. Мы уже убедились, что в нашем случае нельзя полагаться на посредников, они всё портят.

– Логично. Но ты не был там больше десяти лет.

– Это не тот срок, за который всё может радикально измениться, господин.

– Будь на твоём месте другой, я бы велел ему постоянно быть на связи. Но тебя я таким приказом только оскорблю.

– Благодарю за доверие, господин. Я вернусь с ключом или не вернусь вовсе.

– Зная тебя, я в этом не сомневаюсь… Уверен, что твой соглядатай не упустит дамочку? Он не произвёл на меня впечатления умного человека.

– Ему достаточно быть… проницательным. В его случае отсутствие интеллекта, скорее, достоинство. Не станет нести отсебятину, как монах.

– А что с твоим монахом?

– За него я спокоен, господин. Дерьмо не тонет. Хотя если я ошибся, горевать по такой потере не стану.

Всё забылось.

Нет, не так: всё отошло на второй план. Даже проблемы в семье старшей дочки и поджимающие сроки по изготовлению прототипа пистоля. Она едва не забыла злополучный штангенциркуль на рабочем месте. Юэмэй, заговорщически подмигнув, забрала его со стола и, сказав: «Положу, где взяла», – просто шагнула в дверь… и пропала на несколько секунд. Вернулась уже без инструмента.

– Пойдём, солнышко, – Яна вымученно улыбнулась. Ответом ей была совершенно искренняя улыбка дочери.

– Пойдём, мамочка.

Запереть дверь и сообщить папе о плохом самочувствии было делом двух минут. Юншань при виде белого, как мел, лица жены забеспокоился и поинтересовался, не нужен ли лекарь. Яне пришлось «включать» все свои актёрские способности, чтобы более-менее беспечно заявить: мол, ей плохо, но не до такой степени. А ей действительно было плохо. Пусть не телу, а душе, всё равно ощущение было далеко не из приятных.

«Она – моя дочь, – в голове неотвязно крутилась одна и та же мысль. – Моя дочь…»

Гостевой домик, тот самый, в котором Яна с Ваней провели первые два месяца жизни в этом мире, в дополнительной уборке не нуждался. Хян даже обиделась, когда госпожа заявила, что хочет там прибраться.

– Там цисто, гаспаза, оцень цисто, – зацокала кореянка. У неё было такое лицо, будто сейчас заплачет.

– Вот и хорошо, что чисто. Ты молодец, что прибираешься и там. Скажи Ши, чтобы принёс туда угля, казанчик воды, черпачок, чайник и чашки. Будем чай пить. И чтобы нам никто не мешал.

– Сказу, гаспаза, – Хян поклонилась, не скрывая испытанного облегчения. Её служение не подверглось сомнению хозяйки. С точки зрения служанки-рабыни, это было вершиной счастья.

На секунду Яна представила себя на месте Хян. «Интересно, на какой час – даже не день – хозяева пришибли бы такую строптивую рабыню? – с горькой иронией подумала она. – Уж я бы расстаралась вовсю, лишь бы не жить… вещью. А для неё такая жизнь совершенно нормальна… Может, поэтому Юншань поначалу думал, что я знатная дама? Здесь гордость – привилегия аристократов. Всем прочим иметь её слишком опасно для жизни».

Вскоре плита была растоплена, и в казанчике вовсю грелась вода для чая. Пока Ши возился с этим, мать с дочерью вынули из кладовки столик, расставили чашки и приготовили чайный лист для заварки. Когда за слугой закрылась дверь, они чинно уселись за столик. Обе – на подушки, по-персидски.

Хоть что-то осталось пока неизменным.

– Ты обещала рассказать, – напомнила Яна, немного оправившаяся от первого, самого сильного потрясения. – Но, если ты не против, я буду называть тебя Юэмэй, как раньше.

– А мне очень нравится имя, которое вы с папой мне дали, – ответила девочка. Для сохранения конфиденциальности они говорили по-русски. – Рассветная слива. Это очень красиво и очень по-нашему… Ли Чжу – это имя мне не отец с матерью дали. При рождении мне дали детское имя-«сяомин» Чьян.

– Роза.

– Да. А фамилии у нас не было, – Юэмэй грустно улыбнулась. Странно было видеть на круглом детском личике мимику взрослой женщины. – Потому что мой отец был деревенским кузнецом. Это сейчас всем подданным хуанди положено иметь фамилию, а когда я… жила в прошлый раз, фамилию имели только знатные, да те, кому император оказал милость за заслуги.

– Это что, ещё до династии Хань было? – опешила Яна, давно сподобившаяся хотя бы в общих чертах изучить историю Поднебесной.

– Это было при императорах Шан.

– Ого!

– В самом конце их правления, – тяжело вздохнула Юэмэй, отводя взгляд в сторону. – Но всё равно очень давно…[17]Тогда железные вещи были редкими и дорогими. Даже серпы везде делали не из железа, а из дерева с кусочками острых камней. Часто к отцу приходили из других общин уважаемые люди и покупали один нож для всей деревни… Мне было лет двенадцать, когда все заметили, что мои гадания сбываются. Знаешь, тогда ведь принято было гадать. Писать на черепашьем панцире или на широкой кости вопрос, а потом бросать её в костёр и пытаться угадать будущее по возникшим трещинам. Слухи обо мне разошлись по округе, и в нашу деревню стали приходить люди. За предсказаниями… Я гадала, они платили. Мало платили, но к нам приходили десятки людей, и мы не бедствовали. К вечеру у меня так болела голова, что отец запретил мне гадать больше чем для дюжины человек в день… А однажды нашу деревню посетил сам император… Тогда их ещё не титуловали хуанди.