На заседании барон Ю. Комура передал С. Ю. Витте официальное предложение последних возможных уступок, сделанных еще 5 августа частным образом. Обсуждая тему, С. Ю. Витте вроде невинно спросил своего визави, как бы он отнесся к тому, если бы Россия отказалась от острова, а Япония — от контрибуции. Ю. Комура ответил, что военное вознаграждение необходимо при любых обстоятельствах. Маневр С. Ю. Витте оказался очень удачным — в случае разрыва переговоров весь мир бы увидел, что Япония воюет только ради денег, а вовсе не из тех возвышенных принципов, которые ею неоднократно декларировались. Следующее заседание было отложено до 13 августа.

«Вечером Витте спустился в гостиную, чтобы послушать игру Ганзена на рояле. Это настоящий артист! Американцы, видя, что в гостиной одни русские, остались на террасе и слушали музыку через окна, несмотря на то, что мы приглашали их войти»100.

Получив телеграмму с запрещением дальнейших уступок, С. Ю. Витте решил, что заседание 13 августа будет последним. Утром 13 августа он позвал секретаря делегации и поручил ему заплатить по счетам гостиницы, так как он полагал, что переговоры окончатся разрывом и придется уезжать.

Заседание началось около 2 часов с совещания послов. «Когда нас позвали в зал, Витте казался сумрачным. Японцы же имели довольный вид»101. Комуре было объявлено, что японское предложение о последнем возможном компромиссе отвергнуто. В ответ на вопрос Комуры, на что бы они согласились, Витте и Розен по своей инициативе заявили: щедрая компенсация за содержание военнопленных, лечение раненых и больных плюс половина Сахалина без какого бы то ни было вознаграждения. Русские уполномоченные предупредили, что они пришли на заседание, чтобы прервать переговоры. Из объяснений С. Ю. Витте на закрытом совещании уполномоченных Ю. Комура сделал вывод, что надежды на изменение царского решения нет никакой102. Николай II, похоже, верил, что русская армия в Маньчжурии сильнее японской и что победа не за горами. Ю. Комуре еще не было известно, что в тот самый день Николай II принял американского посланника, которому удалось склонить русского императора к уступке половины Сахалина без контрибуции.

Получив инструкции из Токио, Ю. Комура попросил перенести заседание на 15 августа, затем попросил еще один день отсрочки — ему нужно было снестись со своим правительством. Передавая телеграмму для шифровки, С. Ю. Витте заметил: «Был уверен, что завтра уедем в Нью-Йорк, а пришлось остаться еще на два дня. Но все равно, в понедельник разъедемся, хотя они, верно, сократят свою претензию и потребуют только 600 миллионов (вместо миллиарда 200 миллионов назначенных раньше)»103.

«Вообще в воздухе чувствуется неуверенность, которая поддерживается загадочным поведением японцев, которые, как всегда, непроницаемы. Да и с нашей стороны, по-видимому, стараются создать впечатление, что конференция лопнула», — записал в дневник И. А. Коростовец 14 августа. Глава русской делегации заявил корреспондентам, что дальнейших уступок Россия сделать не может и что бессмысленно оттягивать решение, которое все равно придется принять.

15 августа перед обедом русские уполномоченные вновь ездили гулять в Йорк-Бич. «Это сделалось излюбленным местом прогулок С. Ю. Витте, куда он скрывается от журналистов и, кажется, от своих собственных секретарей»104.

Барон Р. Р. Розен был доволен ходом переговоров, чего не скажешь о С. Ю. Витте. Первый уполномоченный русской делегации пребывал в отчаянии. До самой последней минуты у него не было уверенности, будет заключен мир или нет. «Я был убежден в том, — писал он спустя некоторое время, — что мир для нас необходим, так как в противном случае нам грозят новые бедствия и полная катастрофа, которая может кончиться свержением династии, которой я всегда был и ныне предан до последней капли крови, но, с другой стороны, как-никак, а мне приходилось подписать условия, которые превосходили по благоприятности мои надежды, но все-таки условия не победителя, а побежденного на поле брани. России давно не приходилось подписывать такие условия; и хотя я был ни при чем в этой ужасной войне, а, напротив того, убеждал государя ее не затевать, покуда он меня не удалил, чтобы развязать безумным шовинистам руки, тем не менее судьбе угодно было, чтобы я явился заключателем этого подавляющего для русского самолюбия мира, и поэтому меня угнетало тяжелое чувство. Не желаю никому пережить то, что я пережил в последние дни в Портсмуте. Это было особенно тяжело потому, что я уже тогда был совсем болен, а между тем должен был все время быть на виду и играть роль торжествующего актера»105.

Состояние С. Ю. Витте все эти последние дни— 10–15 августа — отражает телеграмма, посланная им В. Н. Коковцову 11 августа: «Передайте совершенно лично графу Сольскому и Трепову следующее: думая всегда о пользе моего государя, не считаю себя вправе скрыть от вас, что, по моему убеждению, для пользы государя было бы весьма важно, чтобы окончательные решения его величества относительно мирных условий были приняты в совещании под председательством государя, с участием хотя бы некоторого числа видных представителей сословий»106.

Исполнительный В. Н. Коковцов выполнил поручение: председателю Государственного совета была направлена депеша с экстренным курьером, а с петербургским генерал-губернатором министр финансов переговорил лично. Д. Ф. Трепов заявил, что он решительно не вправе передавать предложение Витте императору, тем более что последнее его слово было уже им сказано в двухчасовой беседе с американским посланником. Помимо того, съехидничал Д. Ф. Трепов, он решительно не представляет себе, о каких видных представителях сословий идет речь и как можно отсрочить передачу японцам окончательного решения на то время, которое необходимо на созыв сословных представителей и совещание с ними. «Для личного сведения Вашего сообщаю, что вчера на всеподданнейшем моем докладе государь император прямо мне сказал, что готов уступить южную половину Сахалина, но ни в коем случае не согласен на выкуп северной, ибо, по его словам, всякий молодец поймет, что это — контрибуция». Министр финансов спрашивал у него указаний насчет того, должен ли он показать его телеграмму вместе с собственным ответом императору.

Спохватившись, на следующий день, 12 августа, С. Ю. Витте послал В. Н. Коковцову еще одну телеграмму: «…Прошу не представлять государю мою телеграмму, так как она совершенно частная и касается внутренней политики. Очень сожалею, что она не была понятна — но согласен, что при нашей неподвижности моя мысль, вероятно, не может быть осуществлена своевременно»107.

Эпизод с телеграммой С. Ю. Витте от 11 августа в мемуарах В. Н. Коковцова был изложен совершенно иначе. О содержании телеграммы он якобы узнал от графа Д. М. Сольского, когда тот пригласил В. Н. Коковцова прибыть к нему по очень спешному делу. У Сольского он застал министра иностранных дел В. Н. Ламздорфа, который высказался совершенно отрицательно по поводу предложения С. Ю. Витте. «Мнение Сольского было тождественно по существу, но шло еще гораздо дальше с точки зрения простой невыполнимости намеченного предложения. По его словам, переговоры в Портсмуте и без того настолько затянулись, что еще на днях была получена телеграмма от нашего главного уполномоченного с извещением, что президент Рузвельт начинает терять терпение. Созыв совещания, даже если бы он мог быть допущен и осуществлен, настолько замедлил бы ответ России, что вся ответственность за неразрешение вопроса падала бы неизбежно на нее, и это одно делает мысль Витте неприемлемой. Еще более неосуществимым кажется самый выбор участников совещания и выработка каких-либо справедливых и приемлемых для общественного мнения оснований для участия в таком небывалом совещании.