«На несколько секунд воцарилось молчание. Витте, по обыкновению, отрывал кусочки от лежавшего перед ним листа бумаги, Розен сосал папиросу, Набоков смотрел на Витте. Барон Комура прервал молчание и совершенно спокойным голосом сказал, что японское правительство, стремясь восстановить мир и привести к успешному концу переговоры, изъявляет согласие на предложение России разделить Сахалин пополам без уплаты денежного вознаграждения. Витте тотчас же ответил, что он принимает японское предложение и что демаркационной линией на Сахалине будет считаться пятидесятый градус.

Это был решающий момент переговоров. Хотя мне говорили еще накануне о намерении японцев отказаться от вознаграждения, но этому как-то плохо верили, и можно сказать, что уступка Японии явилась неожиданностью»115.

Вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками о мире между Россией и Японией, с портретами членов конференции. С. Ю. Витте превозносили до небес за достигнутый им дипломатический успех, Т. Рузвельта — за проявленное им миролюбивое посредничество, а японцев — за их великодушие. «Последнее, по-моему, несколько обидно для нашего самолюбия и к тому же несправедливо»116, — заметил И. А. Коростовец.

И. П. Шипов в телеграмме министру финансов от 16 августа признавался, что «…полное согласие японцев для всех здесь совершенная неожиданность. Все было готово к нашему отъезду. Ожидали условного телефонного сообщения для окончательных сборов»117.

Договор несколько ухудшил стратегическое положение русских сил на Дальнем Востоке. В нарушение царской инструкции в текст договора была вставлена статья 7, по силе которой стороны обязывались эксплуатировать принадлежавшие им в Маньчжурии железнодорожные линии исключительно в целях коммерческих и промышленных, но никоим образом не стратегических. Ограничение это не касалось дорог на арендованном Японией Ляодунском полуострове. Следовательно, военные грузы теперь уже не могли переправляться по КВЖД в направлении Владивостока.

Похоже, что августейший начальник С. Ю. Витте совсем не обрадовался, когда в ночь на среду 17 августа пришла телеграмма с извещением о подписании мира. «Весь день ходил как в дурмане после этого». На следующий день Николай II записал в личный дневник: «Сегодня только начал осваиваться с мыслью, что мир будет заключен и что это, вероятно, хорошо, потому что так должно было быть! Получил несколько поздравительных телеграмм по этому поводу…» Но всеобщее ликование по поводу мира не исправило удрученного настроения повелителя 140 миллионов россиян. Запись в дневнике от 25 августа: «В 21/2 часа во дворце начался выход к молебну по случаю заключения мира. Должен сознаться, что радостного настроения не чувствовалось!»118

Ранняя осень — «бабье лето» — прекрасная пора для беззаботного времяпрепровождения. Император Николай II никогда не упускал случая отдохнуть на природе от государственных дел. Так было и в 1905 году. Погрузившись с семьей на яхту «Штандарт», он направился в финляндские шхеры. 17 сентября к нему на военном корабле с отчетом прибыл С. Ю. Витте, вернувшийся в Петербург из-за границы днем ранее (16 сентября). Император выразил ему признательность за успешное завершение труднейших переговоров, объявил, что возводит С. Ю. Витте в графское достоинство, и пригласил к высочайшему обеду. Новоиспеченный граф в порыве благодарности целовал монарху руку.

С. Ю. Витте был доволен царской милостью и не протестовал, когда его величали «ваше сиятельство». Матильду Ивановну он при всяком удобном случае именовал графиней. Радость от монаршей милости подпортили ненавистники — они принялись величать его «графом Полу-Сахалинским».

«Этот тон стали проводить и некоторые военные царедворцы, различные генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и просто генералы и полковники, одним словом, военная дворцовая челядь, которая делает свою военную карьеру, занимаясь дворцовыми кухнями, автомобилями, конюшнями, собаками и прочими служительскими занятиями. Этот тон был весьма на руку тем военачальникам, которые шли на войну для хищений и разврата, и в особенности для главных виновников нашего военного позора — генерала Куропаткина „с душою штабного писаря“, и старой лисицы, никогда не забывающего своих материальных выгод, — генерала Линевича, недурного фельдфебеля для хорошей роты, ведущей партизанскую войну на Кавказе»119.

Из намерений С. Ю. Витте отдохнуть и полечиться за границей ничего не вышло — обстановка в стране приняла уже опаснейший оборот. Возвращение его на родину совпало с началом невиданных в истории России политических потрясений. После указа, даровавшего университетам автономию, высшая школа забурлила — в стенах учебных заведений начались ежедневные митинги с выдвижением самых радикальных политических требований. В них участвовали как студенты, «…так еще в большей степени рабочие, настоящие или подложные, учителя, чиновники, лица в военных мундирах, в том числе нижние чины, курсистки, дамы, а также публика, даже из высшего общества, которая приходила дивиться таким необычным представлениям и энервироваться, т. е. получать особые психические ощущения, подобные тем, которые получаются от шампанского, боя быков, скабрезного представления и проч.»120.

19 сентября забастовку с экономическими требованиями объявили рабочие самой крупной в Москве типографии И. Д. Сытина. Вслед за ними забастовали рабочие всех типографий, и 24 сентября газеты вообще не вышли. Затем пошло по нарастающей — стачку объявили рабочие и служащие мебельных, табачных фабрик, коммунальных предприятий. К ним присоединились металлисты. Господствовали политические лозунги. Частные экономические требования были задвинуты на второй план.

С. Ю. Витте своим быстрым умом понял, что главная и самая большая опасность заключается в том, что «…вся Россия была недовольна существующим положением вещей, т. е. правительством и действующим режимом»121.

6 октября с забастовки рабочих мастерских Общества Казанской железной дороги в Москве началась Всероссийская октябрьская политическая стачка. По стечению обстоятельств как раз в этот самый день председатель Комитета министров граф С. Ю. Витте, побуждаемый к тому председателем Государственного совета графом Д. М. Сольским, ходатайствовал о высочайшей аудиенции для изложения соображений о возможных путях выхода из крайне тревожного политического положения. Ответ на ходатайство был получен лишь через сутки — 8 октября — и, по-видимому, неспроста, так как в тот день прекратилось движение пассажирских и товарных поездов на всех дорогах Московского железнодорожного узла, кроме Николаевской. Даже до императора, изолированно жившего с семьей в загородной резиденции, наконец-то дошло, что дела в стране идут все хуже и хуже.

9 октября в 18.00 председатель Комитета министров «имел счастье» явиться к императору и в беседе поставил царя перед выбором: либо встать на путь политических реформ, либо найти подходящего человека, облечь его диктаторскими полномочиями, «…дабы с непоколебимой энергией путем силы подавить смуту во всех ее проявлениях»122. В качестве кандидатов в диктаторы были предложены адмирал H. M. Чихачев и граф А. П. Игнатьев. Реформы представлялись С. Ю. Витте наиболее подходящими обстановке, и он предложил императору обсудить детали с высшими сановниками империи и членами царской семьи.