Иногда он видел издали, как она выходила из подъезда своегодома с мордастым офицером явно не фронтового типа. За время своих многочисленныхпоездок на фронт Тэлавер научился улавливать так называемый «фронтовой шик», поотсутствию которого сразу можно было определить тыловика. У этого офицерапочему-то всегда на губах блуждает кривая, слегка криминальная улыбочка, из-подкозырька на брови спускается богатый чуб. Он открывает перед Вероникой дверьбольшой немецкой машины, а сам садится за руль. Очевидно, шофер. Скорее всего,приписанный к семье маршала военный шофер. Вот так живет советская элита:разъезжает в лимузинах с подлейшими порочными шоферами.

Иногда Тэлавер и Вероника проходили в толпе, как бы незамечая друг друга. Ничего удивительного, собственно говоря, не было в том, чтоони часто проходили друг мимо друга в этой московской толпе. Что может быть вэтом странного, если твой офис находится в двух шагах от ее дома? Каждый идетпо своим делам и может по нескольку раз в день пройти мимо другого, не заметивпоследнего.

Однажды, не замечая ее, он заметил, как она, не замечая его,улыбнулась. Сердце его забабахало, будто лошадь копытами в галопе. Онаулыбается не только тому, что как бы не замечает его, а тому, что он как бы незамечает ее, и таким образом становится понятно, что она на самом делезамечает, что он так часто мелькает на этом людном перекрестке просто по своимделам, не замечая ее, и, не замечая ни капли его, она своей улыбкой даетпонять, что она тоже его не замечает, потому что это было бы странно так частоего замечать, когда человек вот просто так тут проходит, поскольку его офиспросто за углом...

У Кевина Тэлавера был, прямо скажем, небогатый любовныйопыт, хотя в тридцатые годы в Париже его друг Рест немало сделал для того,чтобы дать ему необходимое современному мужчине образование. Буря тех лет,однако, прошла, и Кевин как-то весь подсох, смиренно уже, в епископальномстиле, готовясь к пожилой комфортабельной холостяковщине. Вину за нынешний«бахчисарайский фонтан» он сваливал целиком на русскую литературу. Вот к чемуможет привести предмет невинного «хобби», вот перед нами чистая инкарнациясловесного соблазна! А самое печальное состоит в том, что у нашего романа –романа, ха-ха, несколько прогулок по улице! – нет никакого будущего.Теоретически он и то безысходен. Даже в нацистской Германии перед войной, еслибы я встретил женщину, мы смогли бы вместе уехать. В красной России этоневозможно, хотя мы союзники. Большевики создали тут такой климат, что дажепсихологически это невозможно. Иностранец для них не совсем принадлежит кчеловеческой расе. Мне и самому что-то противоестественное видится в самой идеесближения с русской женщиной. Тем более с Вероникой Градовой! Это уже нечтовроде бунта против самого Сталина!

Несмотря на эти мысли, Кевин Тэлавер не мог себя заставитьпрекратить хождения по улице Горького и всякий раз замирал, как школьник, едватолько открывалась дверь ее подъезда. Даже гнусный шофер, прогуливающий еесобачонку, – ухоженная болонка посреди убогой Москвы! – вызывал унего не по возрасту сильные чувства.

Он увидел ее на третий день после похорон. Она была ввесеннем костюме. Короткая жакетка с большими плечами. Не знаю, какие модывозникли под немцами в Париже, но на Пикадилли-стрит она бы вполне сошла засвою.

Возле телеграфа, ну, разумеется, возле телеграфа... «онивстречались возле полюбившейся им скалы на берегу океана», то есть они встречалисьу телеграфа... Он прямо подошел к ней и сказал:

– Миссис Градова, позвольте мне выразить вам глубочайшиесоболезнования. Маршал Градов всегда был для меня воплощением всех героическихкачеств!

Она пожала ему руку, и они пошли вверх по Горького. Временамиони ловили на себе дикие взгляды. Американский офицер и модная красавицаказались в той толпе пришельцами с другой планеты.

Таких пришельцев, впрочем, к концу войны становилось вМоскве все больше: связи разрастались, шла постоянная циркуляция военных игражданских лиц, англичане даже начали издавать свою газету «Британскийсоюзник», распространялся и глянцевитый журнал «Америка». Никогда еще со временбольшевистского переворота у России не было таких живых связей с Западом. Томуначинали способствовать и явно прозападные вкусы московских красоток. Можетбыть, и дальше так пойдет? Может быть, Россия намерена к нам вернуться? В этомслучае и моя влюбленность выглядит не так уж безнадежно.

Вероника вдруг начала ему рассказывать о своем сыне. В концесорок третьего семнадцатилетний Борис сбежал на фронт. Полтора года мы не моглиего найти. Вообразите, командующий Резервным фронтом не мог найти своего сына!Мы были почти уверены, что он погиб. Наконец совсем недавно он был почтиобнаружен, оказалось, что он все это время был на секретном задании в тылунемцев. У меня просто холодели конечности, Кевин (да-да, так запросто – Кевин;просто у нее холодели конечности, Кевин!), когда я представляла себе моегомальчика на секретном задании в тылу врага! Короче говоря, я уже торжествовала:он жив, война кончается, мне обещали, что он скоро будет дома, как вдруг что-тоужасное случилось, мне ничего не говорят, но Борис снова пропал... Ну, как вамэто нравится? Не слишком ли это много для одной немолодой женщины? Тэлавер,переполненный чувствами, симпатией, жалостью, восхищением, какими-то струннымипассажами Моцарта, витающими в воздухе, вдруг предложил:

– Послушайте, Вероника, ведь настоящая весна вокруг! Почемубы нам не поехать в Сокольники? Там столько берез, такая Россия!

Она смотрела на него с грустной улыбкой. Наверное, она любитБлока, не может не любить. Возможно, думает сейчас почти блоковской фразой: «Нувот, и этот влюблен». Далее в голове Тэлавера промелькнуло что-то из болееблизкой ему культуры: «...и башмаков еще не износила, в которых шла загробом...» Но это же совсем не о том, и речь вовсе не идет о... Это простодушевная близость, обычные человеческие симпатии, желание отвлечь обожаемоесущество от военного мрака, хоть на час вернуть ее к собственной красоте, кприроде, к идеальной России...

– Ну хорошо, давайте поедем. – Она улыбнуласьповеселее. – Ну что, поедем на метро?

– Нет, подождите, у меня есть машина!

Он оставил ее на Тверском бульваре, а сам помчался впосольский гараж за своим «бьюиком». Возвращаясь, трепетал вместе со старенькиммотором: а вдруг не дождалась и ушла? Прелесть, однако, сидела на той жескамейке, перелистывала «Британский союзник». Рядом поселилась с вязаньемидеальная русская старушка, истинный оплот этой культуры, Арина Родионовна.