Хрипло зарычав, Сашка сделал еще шаг и тут же снова зажмурился. Стоило сдвинуться с места, и мир вокруг тоже сдвинулся, качнулся и поплыл, размазавшись в простоквашно-белесую муть. Будто хлопья в сыворотке, замельтешила и затянула все густая рябь.

Хреново-то как…

Сашка сразу въехал, что из воронки ему не выбраться, был готов к тому, что она начнет смещаться вместе с ним, продавливаясь под его весом, куда ни пойди. Но теперь он понял вдруг, что не только она, а все вообще начинает смещаться, стоит только шагнуть.

Сашке вскоре стало отчетливо ясно, что ничего тут нет. Вообще ничего. А есть только этот неправильный от начала до конца, ненатуральный и бредовый пузырь-воронка. Который он, Сашка Воронков, лично продавил в бесконечном НИЧТО, обволакивающем ЧТО-ТО, и уж точно вес тут ни при чем.

А что при чем?

Здесь содержалась какая-то загадка. Может быть, ключ к спасению. Но мысли путались.

Бесплотные тени клубились в них. Призраки. Странные призраки скользили по краю сознания, силясь пробиться сквозь белую пелену.

Пустота вокруг была бесконечная. И воздух, если он был, — был его — Воронкова — личный воздух. Но не было пути. Не было времени. Ничего.

За пустотой таилась глубина, полная голосов. Как он ни старался, но не мог ни расслышать их, ни поймать теней, ни задержать смысла.

Казалось, что он вот-вот увидит воочию, рассмотрит и осознает что-то беспредельно важное. И это помогало превозмогать боль.

Казалось, что он галлюцинировал на фоне боли и безысходности, но уверенности не было ни в чем.

Вот только галлюцинации эти были особыми. Их источник находился не внутри него, а снаружи. Словно что-то бессмысленно и безуспешно взывало к нему, но не поддавалось никакой расшифровке, забивая голову бесконечным белым шумом.

— Везучий я! — зачем-то мысленно твердил Сашка, — мне и сейчас повезет. Выкрутимся. Обязательно. Везучий… Повезет…

Повторяя это как некое заклинание, смертельно боясь окончательно утратить себя, он какой-то неглавной частью сознания понимал, что продолжает идти.

Идти, осторожно выбирая место, куда поставить ногу, потому что белесое нечто натягивалось без складок и морщинок и прятало пыточные выступы до тех пор, пока не наступишь.

Внутреннее и внешнее продолжало проникать друг в друга и перемешиваться. Это место было исполнено хаоса призраков, пробивающихся куда угодно, чтобы воплотиться во что угодно.

Сашка вдруг почувствовал, что его мозг абсолютно обнажен. Боль была ничем по сравнению с ощущением полной открытости и неизбежного грядущего слияния с ХАОСОМ, перенасыщенным отпечатками порядка, с бессмыслицей, состоящей из следов смысла, с бездумной пустотой, слепленной из обломков личностей.

Тело, душа и мозг были одинаково уязвимы перед всем этим. Сашка наяву видел, как он падает и больше не может подняться.

И как засасывает его и Джоя белесая пелена, не оставляя следов.

И как стягивается, зарастает крошечная вакуоль, на краткий миг проявленная слабым человеком в бесконечном нигде.

Или это и есть наяву? Возможно, это уже случилось? Что, если он уже растворен? Ведь что он может? Уже ничего. Разве только осознавать себя. Себя?

Осознавать? Может быть. Аз есмь. Я… Я есть. Я человек. Я Сашка Вороненок. У него уже есть нечто. Это — нечто — осознание себя собою и собственной обнаженности.

— Хорошо.

У него теперь есть еще и «вокруг». Его «вокруг» довольно скудно и в то же время непротиворечиво. Есть опора под ногами и пелена, неоднородная, вязкая и тугая.

Шаг. Шаг. Шаг.

Свет. Шаг — уже не какой-то абстрактный шаг, а шаг — вперед… Белый шум… Мыслей было маловато. По сути, их вовсе не было.

Он достал кортик, покачиваясь и стараясь не уронить Джоя, наклонился и полоснул лезвием по ненавистной белесой поверхности. Клинок не просто соскользнул, но дал в руку такую отдачу, будто Сашка ломом долбанул со всей дури по наковальне.

— И чего ты хотел? — спросил он сам себя, медленно свивая мысли в острие воли.

Мир, поставленный в «игнор». Это такой мир, что с ним никто не хочет иметь дела. Вот что! И я не хочу! Хватит!

В ярости Сашка выхватил «Мангуст» и выстрелил в гадский белый шелк.

Выстрел дал результат изумительный.

Словно сработала первая ступень ракеты-носителя и Сашка понесся в белую высь…

Джой навалился на плечи, как будто весил центнер.

После попытки прострелить «шелк» из «Мангуста» Сашка взмыл в небеса и почувствовал скорее удовлетворение, чем испуг или удивление. Он так и не успел удивиться, когда небеса надвинулись и он врезался головой в обжигающий снег.

Он так бы ничего и не понял, если бы за миг до того, как угодил в сугроб, не ощутил перехода, который воспринимался, как дружеское рукопожатие после только что пережитой боли. Даже с поправкой на то, что пожали ему не руку, а все тело целиком незримой могучей лапой.

— Джой, слезь с меня! Не фиг на шее ездить!

И Джой слез.

Он теперь ходил по верху сугроба, постукивая когтями по обледенелому насту. Этот звук отдавался здесь, внизу, где застрял Сашка.

— Я застрял, — сказал он.

Снег в сугробе был рыхлым, но плотно стискивал с боков.

Джой принялся копать.

Сашка завозился в снегу, пытаясь высвободиться.

Теперь он сполна оценил, как должен был чувствовать себя Саид, которого откапывал товарищ Сухов.

— Осторожнее, Джой! — крикнул он, когда пес несколько раз чиркнул его когтями по затылку.

Джой копал, периодически засовывая нос в снег и отфыркиваясь. Но получалось у него не очень.

Воронков протискивался снизу вверх, изображая червяка.

Наконец ему удалось выдернуться по плечи и вслед за этим высвободить руки.

— Привет, — сказал он.

Джой лизнул его в нос и задышал в лицо, высунув язык. Крупный план оскаленной пасти с могучими клыками и свешенным набок языком был ужасен.

— Отвали, псина, — проворчал Сашка, — я устал. Дороги и тропы, блин! Пора бы уж действительно заворачивать к дому. Что-то тот парень говорил про направление?.. Ты чего-нибудь понял, Джой? Куда он нам задаст направление? Он его задал или нет? И куда?

С этими словами Воронков выпростался из сугроба. Крепкий наст держал его вес уверенно. А вот Джой оскальзывался.

Хорошо, что одежда в шелковой камере пыток успела просохнуть.

— Это сколько же я там валандался? — стряхивая с себя набившийся в каждую складочку снег, сказал он задумчиво.

Действительно, время в шелковом мире будто не существовало, могло пройти несколько минут, а могло и несколько суток.