Поднявшись по лестнице в сад, Билкис открыла лицо. Накидка соскользнула вниз. Окутанная лишь темнотой, она с наслаждением вдохнула аромат, поднимавшийся от ее тела. На востоке взошла полная луна, круглая, словно присланная Соломоном жемчужина. В бескрайней ночи сияли звезды. А под ними…

Она медленно подошла к краю стены, окружавшей башню и хранившей их уединение. От каждого ее шага золотые колокольчики на ногах звенели тихо и нежно в прохладном воздухе. Внизу Иерусалим свернулся, словно огромный рыжевато-желтый зверь, припавший к земле, а факелы и очаги горели, как злые глаза. «Эта земля не любит меня. Я буду рада оставить ее наедине с ее гневом. Но я буду скучать по царю. Нет, по Соломону, моей самой драгоценной любви, моей последней любви».

Она закрыла глаза, борясь с болью, а потом открыла их и обернулась. Он стоял у входа в сад, тень среди других теней.

Когда луна поднялась высоко, они лежали, обнимая друг друга и защищая от полуночной прохлады. Она баюкала его, словно сына, и слушала.

Ведь той ночью, словно чувствуя, что их время на исходе, Соломон говорил о том, что привело его сюда, на эту крышу и в ее объятия. Он говорил о своей матери и о женщине, вырастившей из него царя. И о чувстве вины, оставшемся после давнего горя.

– Билкис, ты знаешь, что я не должен был стать царем? У меня был брат. Хороший, отважный человек. Даже царица Мелхола хвалила его и отзывалась о нем с нежностью. Его звали Амнон. Это был старший сын царя Давида. Амнон родился, чтобы царствовать. А еще у меня была сестра Фамарь…

Билкис слышала историю об Амноне и Фамари в том виде, в котором ее рассказывали теперь: изнасилование, убийство и война.

– И был еще один брат, – вставила она.

Соломон замолчал. Он долго не произносил ни слова, и она уже испугалась, что он не станет продолжать.

– Да, – промолвил наконец он, – Авессалом. Любимец нашего отца, одному лишь Господу ведомо почему.

Он взял ее руку и поднес к своему лицу. Она знала, что он вдыхает аромат корицы и роз, окутывающий ее влажную от любви кожу.

– У Авессалома и Фамари была общая мать, Мааха. Амнон же родился от Ахиноамы. Амнон любил Фамарь, а она любила его. Они хотели пожениться.

– Они стали бы хорошей парой.

Храбрый царевич нравился бы тем, кто считал, что лишь мужчины что-то значат в этом меняющемся мире. А царская дочь хранила бы наследие матери и прошлого.

– Наверное, – пожал плечами Соломон. – Царица Мелхола собиралась им помочь. Она обещала поговорить с Давидом, чтобы он согласился на этот брак. Я любил Фамарь, и Амнона тоже. Амнон всегда был добр ко мне, а Фамарь подарила мне игрушечную лошадку с хвостом и гривой из алой шерсти. Не знаю, почему мне это запомнилось.

– Потому что игрушку подарила тебе сестра, которую ты любил.

Она погладила его по плечу и почувствовала, что мускулы под его кожей напряжены.

– Но Авессалом – тот ненавидел Амнона и возненавидел Фамарь, когда она выбрала Амнона себе в возлюбленные. Он зарезал их.

– Да, любимый, я знаю. Эта история – не тайна.

– Авессалом солгал, что Амнон силой овладел Фамарью.

– Ложь долго живет, Соломон. Правда же обитает лишь в сердце. – Она погладила его по голове. – Это еще не все. Расскажи мне.

И он поведал ей конец истории. Каждое слово давалось ему с трудом.

– Царица Мелхола пообещала помочь Амнону и Фамари, и Авессалом тоже был там. Он ударил Фамарь, и Амнон поклялся жестоко избить его. Я слышал, как царица Мелхола и моя мать Вирсавия говорили о случившемся и о том, как они хотят помочь Амнону и Фамари против Авессалома, которого ненавидели. А потом в тот день я насмехался над Авессаломом, радуясь, что мой брат Амнон станет царем, моя сестра Фамарь – царицей, а Авессалом останется никем. Авессалом ответил, что наш отец никогда не разрешит им пожениться. И тогда… Тогда я сказал, что они должны пожениться, потому что уже лежали вместе, как муж и жена. В ту ночь Авессалом пошел в дом Амнона и зарезал их обоих. Мои слова направили его туда. Мои слова убили Амнона и Фамарь. Амнон должен был стать царем, а не я. Фамарь же…

– …могла умереть еще двадцать лет назад, рожая их первое дитя. – Она погладила Соломона по голове, нежно, словно успокаивая больного ребенка. – Любимый мой, неужели ты думаешь, что кровь их не на руках Авессалома? Да половина Иерусалима знала, что Фамарь ходит в дом своего брата! И ты думаешь, что все эти люди держали язык за зубами? Достаточно одного неосторожного слова слуги – и новость разлетается из уст в уста. Соломон, ты слишком много на себя берешь. Помни: ты всего лишь человек.

– Нет. Я царь, а царь не должен допускать таких ошибок.

Она положила руку ему на щеку.

– Царь – или царица – не обычные люди. Поэтому им случается допускать более страшные ошибки, чем обычным людям. Мы просто делаем то, что можем. Делать все возможное, а еще молить наших богов о помощи – большее не под силу никому.

– Да, я так и поступал. Видишь, как хорошо были вознаграждены мои усилия.

Он повернул голову, ее рука соскользнула с его щеки.

– С детства я знал – знал, Билкис, – что стану царем после Давида. Я знал, что этого хочет царица Мелхола, а у нее воля была сильнее, чем у кого-либо из известных мне людей. В конце концов она оказалась сильнее царя Давида – иначе я бы не оплакивал тут свои пороки.

– То, что ты называешь пороками, многие считают добродетелями. Ты справедливый и терпимый, и я никогда не встречала никого – ни женщин, ни мужчин, – кто так заботился бы о том, чтобы поступать правильно.

Она почувствовала, что его до сих пор что-то тревожит, что-то, уже давно грызущее его сердце, а еще почувствовала, что сейчас сумеет разрушить последнюю стену, разделяющую их.

Она посмотрела в сверкающее звездами небо и хотела было попросить помощи у Аллат, но затем, устыдившись, подумала: «Неужели ты ничего не можешь сделать сама, Билкис? Ты знаешь свое сердце и тяжелый груз, лежащий на нем, ведь ты должна оберегать свой народ. В этом ты – как сестра для Соломона. Ты страдала так же, как он. Будь разумной сегодня. Нет, будь любящей и познай наконец его душу».

– Ты молчишь, царица моего сердца, – сказал он.

Она отвела взгляд от звезд и посмотрела ему в глаза. Он улыбнулся и убрал пряди волос, спадавшие ей на грудь.

– О чем ты думаешь, Билкис, глядя на звезды, освещающие город царя Давида?

«Сейчас или никогда».

– О тебе, Соломон. Что на самом деле терзает тебя? Ты слишком мудр, чтобы мучить себя за прошлое, зная, что не виноват в нем. Скажи мне, любимый. Скажи и освободись.

Лежа в его объятиях, она считала удары сердца и успела досчитать до сорока, прежде чем он заговорил:

– Если ты спрашиваешь, я расскажу тебе, и тогда ты поймешь, какой я глупец. Хочешь узнать, что терзает меня? Сон, Билкис. Сон, приснившийся много лет назад, когда я только что стал царем.