Она так мало знает об этом, но, конечно, это возможно. И это объяснило бы…

Потом, в какой-то момент, когда его руки замедляют движение, потом еще раз, и задерживаются у ее бедер, она слышит, что его дыхание изменилось. Она уже ничего не видит к этому времени – просто лежит лицом вниз в траве и только ощущает его присутствие, его прикосновения.

И хотя Шэнь Ли-Мэй, единственная дочь почтенного семейства, никогда не делила ложе с мужчиной и ничего не знает даже о самых первых подходах к физической любви, она понимает – с инстинктивной уверенностью, – что не безразлична этому мужчине как женщина, наедине с ним, в темноте. А это значит, что если он сдерживает себя, то не потому, что не способен чувствовать…

И в это мгновение она понимает еще одну составляющую всего происходящего. Сейчас и с тех пор, как он пришел за ней между костров на привале, там, на западе.

Ли-Мэй закрывает глаза. Медленно вдыхает воздух.

Правда в том, что с его стороны это жест, рожденный широтой души, к чему она не была готова. Они же варвары! Все, кто живет за границами Катая, – варвары. Ты не ждешь от них… милости. Не можешь ждать, правда?

Она слушает его дыхание, ощущает его прикосновения сквозь одежду. Они одни в целом мире. Ткачиха, тоже одна, сияет на западе. Ли-Мэй осознает, что сердце ее успокоилось, хотя она чувствует в себе что-то новое.

Она думает, что теперь понимает больше. Это успокаивает ее, как успокаивало всегда. Это совсем другое дело. И «Шандай» было первым словом, которое он ей сказал. Это имя.

Она тихо произносит:

– Спасибо. Думаю, теперь я усну. Ты меня разбудишь, когда пора будет ехать?

Она поворачивается на бок, потом поднимается на колени. Он встает. Ли-Мэй смотрит на его силуэт на фоне звезд. Ей не видно его глаз. Волки невидимы, но она знает, что они недалеко.

По-прежнему стоя на коленях, она кланяется ему, положив ладони на землю. И говорит:

– Я благодарю тебя за многое, сын Хурока. От себя, недостойной, от имени моего отца и от имени моего брата Шэнь Тая, которому ты оказываешь честь тем, что охраняешь меня.

Больше она ничего не говорит. Некоторые вещи нельзя объяснить, даже в темноте.

Ночной ветерок. Мешаг ничего не отвечает, но она видит, как он один раз кивает. Потом отходит в сторону, не слишком далеко, но на достаточное расстояние, ближе к коням. Ли-Мэй ложится снова, закрывает глаза. Она чувствует ветер, слышит звуки, которые издают животные в траве и вода в пруду. И с удивлением чувствует, что плачет, – впервые с тех пор, как они были в пещере. В конце концов она засыпает.

* * *

С тех пор как Весенняя Капель покинула Сардию много лет назад, она не называла себя тем именем, которое дала ей мать, даже в мыслях.

Она приехала в Катай с маленькой труппой музыкантов и танцовщиц, которую послали императору Тайцу, Сыну Неба, в качестве дани. Сардийцы были осторожными людьми, они ежегодно отправляли дары в Катай, и в Тагур, и даже в государства, возникающие к западу от них. Если ваша маленькая родина лежит в плодородной долине среди гор, это необходимо. Иногда (не всегда!) этого достаточно.

Ее не продали в рабство и не похитили, но у нее был небольшой выбор в этом вопросе. Однажды утром проснешься, и руководитель труппы объявит тебе, что ты навсегда покидаешь дом. Ей было пятнадцать лет, ее уже выделяли за красивую внешность, за искусство пения и игры на пипе. Она исполняла все двадцать восемь мелодий, модных в Катае. Возможно, поэтому ее и выбрали.

Она провела с этой труппой два года в Синане. Все двенадцать ее членов привыкали к тому, что у великого и славного императора двадцать тысяч музыкантов. Они все жили в обширном квартале к востоку от дворца, он сам по себе был похож на город, более крупный, чем любой из городов Сардии.

За два года их вызывали играть три раза: дважды – на свадьбе мелких придворных, один раз – на пиру по случаю приезда послов с юга. Сам Сын Неба ни разу не появился там.

Можно было быть зеленоглазой и светловолосой, хорошенькой и гибкой, искусной в музыке, и все равно видеть, как текут годы и твоя жизнь уходит. Тебя может никто не увидеть и не услышать среди артистов дворца Да-Мин.

Возможно, ты невидимка для двора, но не для тех, кто следит за особым сортом женщин. Капель заметили, очевидно, на той, второй свадьбе. Ей к тому времени было семнадцать лет. Пора начинать чего-то добиваться, думала она. Хотя бы жизни.

Она приняла приглашение уйти в квартал развлечений и пройти обучение в одном из тамошних лучших домов – обучение многим вещам и на лучших условиях, чем для многих девушек (об этом она уже знала к тому времени, поскольку интересовалась такими вещами). Зеленые глаза и русые волосы все-таки сыграли свою роль. Покинуть квартал музыкантов можно было, подкупив евнухов, которые контролировали артистов Да-Мин. Такие случаи происходили часто.

Она должна была стать куртизанкой и не питала иллюзий по поводу того, что это значит. Ее научили быть хозяйкой стола – высший ранг среди женщин квартала удовольствий. Это их нанимали для выступления на пиршествах у аристократов или высших мандаринов. И также для выполнения других обязанностей – более интимных – после окончания пиршества.

А когда вечером или днем в павильоне Лунного Света не было богатых придворных, всегда находились студенты, которые готовилась к экзаменам – или не готовились (когда они развлекались в Северном квартале), а только надеялись получить ранг после сдачи экзаменов.

Весенняя Капель любила студентов больше, чем придворных, а это было не самым умным для девушки. Но их энтузиазм, их мечты задевали в ней какие-то струны, которых не трогали расточительность и высокомерие аристократов из Да-Мина; над ними она иногда смеялась.

Хотя гости из дворца дарили более богатые подарки.

Это была жизнь. По крайней мере, пока женщина оставалась молодой. Эта жизнь была лучше – хотя никто не мог знать этого наверняка, – чем та, которую она вела дома. Синань под управлением императора Тайцзу был центром мира. Только она иногда спрашивала себя, всегда ли центр мира – самое лучшее место для жизни?

Она помнила тот момент, много лет назад, когда они проехали крепость у Нефритовых Ворот и оказались в Катае. Когда она решила оставить в прошлом свое имя.

Девушка, рожденная с эти именем, исчезла, решила она тогда. Она почти наверняка никогда не вернется назад – домой, в семью, к виду на горы к северу от дома, гряда за грядой уходящие в небо. Девушка, уехавшая на восток, должна оставить свое имя вместе с воспоминаниями.

В пятнадцать лет это казалось способом идти вперед. Способом выжить.

Но если данное ей при рождении имя уже давно исчезло, это не означает, что она должна принять в душе то имя, которое выбрал для нее Вэнь Чжоу, будто он выбирал ткани или лошадей для игры в поло.

Она откликается в усадьбе на имя Линь Чан, потому что обязана, и делает это с улыбкой, с непринужденной грацией, но дальше она не пойдет. Это лишь поверхность озера.