Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, батька, знаю, все знаю. Отведу к ним.
Эти слова вызвали у казаков общий вздох злобы и возмущения, а наиболее решительные из них направились к Ивану, осыпая его ругательствами. Атаман же только удовлетворенно кивнул, успокоил жестом не в меру разгорячившихся лыцарей, и дал знак державшим Пуховецкого казакам поставить его на ноги. Затем он подозвал к себе еще одного джуру, невысокого крепкого казачину с на удивление добродушным лицом.
– Черепаха! Возьми хлопцев, да с татарвой разберитесь. Девок по-краше – только не старых! – да детишек, что покрепче, отбери. Потом поделим. Остальных – к Магомету, да быстрее, уходить надо. Ты это… – добавил атаман, заметив, что Черепаха с излишним воодушевлением воспринял приказание оставить в живых детей – Мелкоту-то всю не собирай, как в тот раз. Один черт перемрут, возись только с ними. Ну все, давай, а я пойду с этим пустынником прогуляюсь.
– Слушаюсь, Иван Дмитриевич! – немного грустно ответил Черепаха, поклонился, и с неимоверной скоростью исчез в зарослях, по дороге резкими выкриками созывая казаков.
Глава 6
Иван Дмитриевич… По спине Ивана пробежал холодок. Не простому степному стервятнику попал он в когти, а орлу, каких мало. Иван Дмитриевич Чорный, кошевой атаман, гроза татар, ляхов, да порой и москалей, и гордость низового войска. Ни одного поражения за свою, уже долгую, особенно для казака, жизнь не потерпел Иван Чорный, прошел с честью и турецкий плен, и перекопское сидение. Поговаривали, что бивали его ногайцы в мелких стычках, но то было не в счет, и за кошевым прочно закрепилась слава непобедимого. В свое недолгое пребывание на Сечи, Пуховецкому не довелось видеть Чорного: тот всегда почти был в походах, да и непоседливый Иван не любил в курене бока отлеживать. Так и не случилось познакомиться с тезкой, а былины о подвигах Чорного Пуховецкий, как и любой казак, слышал чуть ли не каждый день. Но помимо военной славы тянулась за Иваном Дмитриевичем и другая, из-за которой и похолодел Пуховецкий. Никого и никогда Чорный не жалел, ни своих, ни чужих, особенно тех, в ком больше не было ему надобности. "Пожалел волк кобылу, как Чорный – Стромылу", говорили на Сечи. Волк, как известно, оставил от кобылы хвост да гриву, но это было гораздо больше того, чем пощадил кошевой в польском местечке Стромыле, со взятия которого и началась его слава. Трудно было удивить низовое товарищество жестокостью к ляхам и жидам, но Чорному, человеку выдающемуся, и такое удалось. Впрочем, сотник (таково было звание Ивана Дмитриевича в то время) оказал не лучшую услугу ходу всей той казацкой кампании в Польше: после Стромылы уже ни одно местечко и ни один погост не сдавались без боя, и прежде мирные крестьяне и мещане дрались как львы, лишь бы не допустить к себе отряд Чорного. Но отчаянная смелость мало помогала несчастным: сотник действительно был непобедим.
Для судьбы Пуховецкого описанные черты характера Чорного означали вполне определенное: получив желаемое, а тем более не получив его, Иван Дмитриевич без колебаний избавится от сомнительного лыцаря в козлиной шкуре, далее для него бесполезного. Итак, чтобы сохранить хотя бы слабую надежду на жизнь, Пуховецкому следовало всеми способами тянуть время и выискивать возможность для бегства. Начал Иван с того, что решительно повел кошевого и его слуг к могиле несчастных пленников самой длинной дорогой, с противоположной стороны возвышавшегося над стойбищем холма. Неожиданно для Пуховецкого, легендарный атаман оказался личностью весьма суетливой и мнительной. Он постоянно ежился от холода, поминутно спрашивал Ивана, далеко ли еще идти, и бросал тревожные взгляды в сторону оставшегося позади стойбища. Дюжие казаки, сопровождавшие атамана, были, вероятно, привычны к такому поведению Чорного, и хладнокровно топали рядом, приминая степной ковыль. Особенно выделялся невозмутимостью поляковатый Игнат, на которого Иван раз за разом кидал косые взгляды, мучительно пытаясь вспомнить, где же и когда пересекались их пути.
– Ну, далеко ли еще? – не выдержал наконец атаман, когда вся компания угодила в небольшое степное болотце, и начала вязнуть в нем чуть ли не по колено.
– Нет, батька Иван Дмитриевич, почти уже пришли – заискивающе отвечал Пуховецкий, которому его мысль вести