казаков обходным путем казалась все менее удачной. Глядишь, терпения грозного атамана надолго не хватит. Иван отчаянно пытался найти выход, и не находил его. Слишком крепкими были руки державших его молодцев, и слишком голой – степь вокруг.

Оставалось надеяться на удачу, верную спутницу Пуховецкого, да на смекалку, без которой и казак – не казак. Произнеся про себя краткую молитву, Иван с испуганным криком обвис на руках Игната и Неижмака.

– Тону, братцы!

Поверили казаки или нет, но хватка их ослабла, и Пуховецкий, резким движением вырвавшись из их рук, петляя, побежал в заросли камышей. За его спиной раздавались ругань и беспорядочная стрельба, но они только подхлестывали Ивана. Сам не веря своей удаче, он скользнул в самую гущу плавня, где и сам черт его не сыщет, не то, что эти боровы. Он слышал с разных сторон тяжелое дыхание и топот преследователей, но наткнуться на Пуховецкого те могли только при очень уж большом везении. Судьба продолжала благоволить Ивану: вскоре он увидел впереди редкие деревца, чуть дальше превращавшиеся в небольшую рощу. Это был покрывавший балку лес, в котором уже и никакая сатанинская сила не выловила бы Ивана. Почти никакая. Когда Пуховецкий, выбиваясь из сил, выбрался из болота и опустился передохнуть на лежавший рядом ствол поваленного дерева, он слышал крики преследователей лишь вдали, на вполне безопасном расстоянии. Но краем глаза он вдруг заметил что-то темное и неподвижное. Ему настолько не хотелось смотреть в ту сторону, что несколько секунд Иван сидел неподвижно, ощущая как часть за частью все тело его сжимается изнутри. Повернув же голову, он увидел то, чего и ожидал: на соседнем пеньке, в трех-четырех саженях, с немного скучающим видом сидел атаман Чорный. Несколько мгновений оба молчали.

– Ну и зачем же, пане, по болоту петлять, как заяц? – поинтересовался наконец кошевой. – Сказал бы, что в леске хочешь прогуляться – так я бы тебя бережком вывел, ты бы и ног не замочил.

Говоря это, атаман ни на секунду не отводил своих черных глаз от Ивана, но при этом тело его не делало ни малейшего движения. Куда только девалась его суетливость: суетиться теперь предстояло Пуховецкому.

– Мосцепане… Иван Дмитриевич… Пожалей, не гневайся. Верно я вас вел, верно. Но ведь убьешь же ты меня, когда к ним приведу? Жалеть-то не станешь. Вот и сам посуди: любая тварь жить хочет, к жизни стремится. А я хоть и зря, может, небо копчу, а всех грехов еще не искупил, чтобы прямо сейчас к архангелу…

Чорный беззлобно и, как будто, с пониманием, кивнул, но тут же в глазах его загорелся злобный огонек, когда на поляну, пыхтя и ругаясь, вывалились Игнат с Неижмаком.

– Боровы чигиринские! Евнухи! Козолупы бессарабские!

Дюжие казаки повалились на колени, закрывая головы руками от неизбежного и заслуженного атаманского гнева. Позабыв про Ивана, словно уверенный, что никуда Пуховецкий не уйдет, Иван Дмитриевич подскочил к Игнату и Неижмаку и от души попотчевал обоих своей витой ногайкой с железными треугольничками на концах.

– Олухи! Риторы бобруйские! Черти святочные!

Уже по набору ругательств чувствовалось, что гнев батьки сходит на нет.

– Дальше сам его поведу, вам, аспидам лысым, только утят пасти.

Прежде, чем Пуховецкий успел что либо заметить, атаман уже был возле него, а спустя мгновение так заломил ему руку за спину, что прошлая хватка Игната с Неижмаком показалась Ивану объятиями скучающей вдовушки. Когда боль отпустила, он хрипло пробормотал:

– Ничего, батька… Доведу, не подведу. Только уж и ты пожалей мое сиротство – не убивай, а возьми в свой полк. Не пожалеешь!

Чорный промолчал.

Еще с полчаса вся компания месила болотную грязь прежде, чем вдали показался овражек, где ногайцы закопали тела убитых пленников – Иван так основательно старался увести казаков подальше окольным путем, что теперь и сам диву давался, как можно было за столь короткое время забраться так далеко от цели. Однажды Пуховецкому показалось, что он уже не сможет найти того места, но, начав уже молиться про себя, он, наконец, заметил чахлые деревца над изгибом ручья, которые Иван слишком хорошо запомнил. Прилегавший склон холма был усеян телами убитых ногайцев, которые, хотели они того или нет, бежали в последние мгновения своей жизни к могилам убитых малороссов, словно стремясь поскорее встретиться с ними. Среди трупов, разглядел Иван и тело Чолака в роскошном тулупе, который, почему-то, пощадили запорожцы, неподалеку от которого лежала и неизменная его шапочка с копытцами. Пуховецкий про себя удивился жестоким шуткам судьбы: думал ли Чолак, что упокоится всего в несколько саженях от Марковны, Серафимовны и Петро? Но дальше размышлять в том же направлении не хотелось: кто знает, кому еще предстоит вскоре присоединиться к ним?

– Вот, батька, здесь они.

Иван указал на небрежно забросанное ветками и камышом углубление у ручья. Атаман подал едва заметный знак казакам, и те бросились к ложбинке и начали разбрасывать мусор в стороны. Когда их работа была закончена, Чорный неторопливо подошел к могиле и принялся рассматривать тела. Игнат с Неижмаком стояли неподвижно рядом, как две половецкие бабы, и решались только изредка обмениваться взглядами. Иван, стараясь не привлекать внимания, тоже заглянул в могилу и, к своему удивлению, не обнаружил там тела Матрены. "Вот те на! Куда же они ее вели? Снасильничать бы и на месте могли, когда они стеснялись… Ну, Матрена, чертовка, порадовала!" – радостно размышлял про себя Иван. Не хотелось сейчас думать о том, что девушку могли прикончить и в другом месте.

Тем временем, Чорный, мрачнее тучи, подошел к Пуховецкому и уставился на него тяжелым взглядом.

– Дурачить меня вздумал?

– Батько! Мосцепане! Атаман! Но вот ведь, они же это!

– Молчи, молчи…

Иван не знал того, как оказался здесь отряд запорожцев под началом Чорного, и почему они напали на ногайцев. Не знал он и причин странного озлобления товарищества против своей персоны. После поездки в Крым, возглавляемой Иваном Дмитриевичем и принесшей запорожцам немалые барыши, где и видел их плененный москалями Пуховецкий, отряд низовых разделился на небольшие ватаги, только одна из которых везла с собою главную добычу, а все остальные лишь отвлекали внимание многочисленных степных хищников. В этом-то главном отряде и нашелся предатель: казак Иван Чапля, с красноречивым прозвищем Гнида, навел на товарищей орду едисанского мирзы Арслана – к слову сказать, двоюродного брата Чолака и Сагындыка. Многочисленная орда легко разбила отряд низовых, захватила с две дюжины пленных, а сам предатель, как говорили случайно сбежавшие казаки, обрядился в ногайские одежды, а к тому же