При этих словах лицо его просияло, а его мысли переключились на другое. Он посмотрел на железную коробочку, на которую я ему указывал.

– Ее нужно доставить в Авеллино, ваше сиятельство? – спросил он с невиданным доселе рвением.

– Да, – ответил я. – Ее нужно вручить лично в руки синьоре Монти, которую я чрезвычайно уважаю. Она сохранит ее до… моего возвращения.

– Ваше приказание будет исполнено, синьор, – быстро сказал он, словно пытаясь искупить свою прежнюю нерешительность. – В конце концов, – улыбнулся он, – будет приятно повидать Лиллу, ей тоже будет интересно послушать о свадьбе вашего сиятельства.

И, несколько утешенный мыслью о той радости, которую его неожиданный приезд доставит его очаровательной избраннице, он ушел, а чуть позже я услышал, как он тихонько напевал себе под нос известную любовную песенку, пока укладывал мой чемодан к свадебному путешествию. Чемодан, который его хозяину не придется ни нести, ни открывать.

В тот вечер я вопреки обыкновению засиделся за ужином дольше обычного. Ближе к его окончанию я налил полный бокал восхитительного «Лакрима Кристи», тайком подмешал в него не имеющее вкуса, но сильное снотворное, вызвал камердинера и попросил его выпить вино, пожелав мне счастья. Он с готовностью осушил бокал до последней капли.

Ночь выдалась неспокойная: поднялся сильный ветер, то и дело раздиравший пелену проливного дождя. Винченцо убрал со стола, при этом заметно зевая, затем взял мое пальто и ушел к себе в спальню, маленькую комнату по соседству с моей, чтобы его почистить, как было заведено. Я раскрыл книгу и, сделав вид, что погружен в чтение, терпеливо выждал примерно с полчаса. По истечении этого времени я подкрался к его двери и заглянул внутрь. Все произошло, как я и ожидал: поддавшись внезапному и сильному воздействию снотворного, он рухнул на кровать и крепко заснул, а рядом лежало непочищенное пальто. Бедняга! Глядя на него, я улыбнулся: верный пес посажен на цепь и по крайней мере сегодня не сможет пойти по моему следу.

Я оставил его спать, а сам почти до самых глаз закутался в длинный плотный плащ и торопливо вышел из гостиницы, к счастью никого не встретив по пути, во тьму и бурю. Я направлялся к Кампо-Санто, пристанищу всесведущих, но безмолвных мертвецов. Там мне нужно было обязательно закончить важное дело. Я знал, что если бы из предосторожности не опоил своего слишком преданного слугу, он мог бы, несмотря на все свои заверения, поддаться искушению проследить за мной. Теперь же я чувствовал себя в безопасности, поскольку знал, что пройдет четыре часа, прежде чем Винченцо очнется от беспробудного сна. А в это время я буду отсутствовать.

Хоть я и выполнил свою задачу довольно быстро, времени у меня ушло больше, чем я думал, и она вызвала у меня больше ненависти и отвращения, чем мне казалось возможным. Это была тяжелая и страшная работа – приготовления, – и когда я наконец ее закончил, я почувствовал, что костлявые пальцы смерти проникли в самые потаенные глубины моего существа. Я дрожал от холода, ноги едва меня держали, а зубы стучали, как в сильной лихорадке. Но важность моей цели придавала мне сил для завершения подготовки сцены к последнему акту трагедии. Или комедии? Как угодно! Я знаю, что в нынешнем мире опозоренный муж олицетворяет собой передаваемую шепотом шутку, не более того, передаваемую вами и жерновами ваших законов. Но для меня – такая уж у меня странная натура – бесчестие является куда бо́льшим злом, чем смерть. Если бы все обманутые и преданные чувствовали себя подобным образом, правосудию следовало бы стать более справедливым. Какое счастье – для адвокатов, – что не все мы люди чести!

Вернувшись после своей жуткой прогулки под проливным дождем, я увидел, что Винченцо по-прежнему крепко спал. Это меня обрадовало: ведь если бы он обнаружил меня в подобном состоянии, у него появились бы веские причины встревожиться по поводу моего физического и душевного здоровья. Взглянув на себя в зеркало, я отшатнулся, словно увидев чудовище. На меня смотрел человек с блуждающими голодными глазами, сверкавшими из-под спутанных седых волос, с бледным, изможденным лицом, суровым, как у безжалостного инквизитора из средневековой Испании. С его плаща стекала дождевая вода, руки и ногти у него были грязные, словно он рыл ими сырую землю, башмаки разбухли от грязи и глины, а весь его вид говорил о том, что он совершил какое-то отвратительное деяние, слишком мерзкое, чтобы даже его называть.

Глядя на свое отражение, я содрогнулся, а потом негромко рассмеялся с каким-то злобным весельем. Я быстро сбросил с себя грязную одежду и убрал ее с глаз долой, переоделся в домашний халат и тапочки и взглянул на часы. Они показывали половину второго ночи – ночи перед моей свадьбой. Я отсутствовал три с половиной часа. Затем я отправился в гостиную и принялся писать письма. Через несколько минут после того, как часы пробили два, дверь бесшумно открылась и вошел Винченцо, по-прежнему очень сонный, с беспокойным и вопросительным выражением на лице. Он вяло улыбнулся и, похоже, испытал облегчение, увидев меня на моем привычном месте за письменным столом. Я взглянул на него с деланым удивлением.

– Вот как, Винченцо! Что же это с вами сталось?

– Ваше сиятельство! – сбивчиво забормотал он. – Это все вино! Я к нему непривычный, вот и уснул.

Я рассмеялся, в свою очередь подавив притворный зевок, и поднялся с кресла.

– Разумеется! – весело произнес я. – Я вот тоже чуть не заснул! Если завтра нужно выступать веселым женихом, то пора бы мне спать. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, синьор.

И мы оба отправились отдыхать. Он – довольный тем, что я весь вечер просидел у себя в комнате. Я же – с безумной радостью в сердце думая о том, что приготовил в темноте, без свидетелей, за исключением ревущего ветра и ливня.

Утро дня моей свадьбы выдалось ясным и свежим, хотя сильный ветер после ночи еще не утих и быстро гнал по синему небосводу обрывки белых облаков, словно корабли на регате. Воздух был чистый, свежий и бодрящий, и толпы людей, пребывавших в приподнятом настроении, заполонили Пьяцца-дель-Пополо и виа Толедо, готовые предаться буйному веселью масленичного четверга. Через некоторое время множество небольших групп людей устремились к собору, стараясь по возможности занять места внутри или около капеллы Святого Януария, чтобы увидеть роскошные наряды немногих избранных, приглашенных на церемонию моей свадьбы. Она была назначена на одиннадцать часов, и где-то около половины одиннадцатого я сел в свой экипаж, сопровождаемый герцогом Мариной, выступавшим моим шафером, и отправился к месту венчания. Одетый в великолепно пошитую фрачную пару, с аккуратно причесанными волосами и бородой, с тщательно разыгранным выражением серьезности и веселости на лице, я мало чем напоминал изможденного и измученного человека, смотревшего на меня из зеркала всего несколько часов назад.

Меня охватило какое-то странное потаенное веселье, некая полубезумная радость, то и дело грозившая прорваться сквозь маску строгой торжественности, которую мне приходилось носить. В некоторые моменты я готов был рассмеяться, завизжать и запеть с неистовством пьяного сумасшедшего. И тогда начинал без умолку говорить, и мои слова были приправлены горькой иронией и язвительным сарказмом. Несколько раз мой друг герцог бросал на меня изучающие и вопрошающие взгляды, словно считал мое поведение напускным или неестественным.