– Дайну убили.

– Нат?

Он покачал головой:

– Нат никогда не тронет женщину. Он… он многое видел из того, чего дети видеть не должны. И уже не ребенок. Сегодня он меня спас. И ты тоже. Вы оба меня спасли, а должно быть наоборот.

Райдо заставил подняться.

– Я не хочу… спать не хочу…

– Хорошо, тогда не будешь… просто полежишь со мной, ладно?

Ийлэ кивнула.

– И мы поговорим.

– О чем? – На него смотреть нужно снизу вверх.

Он тогда не такой страшный. И на пса не похож, как не похож и на человека, и на альва. Он существо из старого мира, из сказки… если не дракон, то кто-то вроде…

…драконы ищут сокровища.

– О чем захочешь.

Райдо довел до кровати.

Нат и вправду исчез, а камин разгорелся, и жар от него Ийлэ ощущала всем телом.

– Ложись. – Райдо подтолкнул Ийлэ к кровати. – И закрывай глаза.

– Нет.

– Ладно, тогда не закрывай…

– А ты?

– И я не закрою. Я здесь, рядом. С краю. Хорошо?

– Да… наверное… не знаю…

– Ну, когда узнаешь, тогда скажешь. Вот так… – Он подтыкает одеяло, Ийлэ оказывается в толстом пуховом коконе, в котором ей жарко, но жар этот уютен. Он проникает сквозь корку льда, которой, казалось, она покрыта; и лед тает, он проступает сквозь кожу испариной.

А Ийлэ дрожит.

– Тише, маленькая моя…

– Я не маленькая…

– Маленькая. Вот дай руку. – Он заставляет раскрыть ладонь и кладет на свою. Его рука и вправду огромна: широкая, жесткая. – Видишь, какая маленькая…

– Это ты… большой.

– Какой уж вырос. – Он хмыкает. И носом трется о шею Ийлэ. Руку перекидывает через грудь, притягивает Ийлэ к себе. – Большой, а толку-то… у нас в семье я не самый сильный… и не самый умный… честно говоря, с умом у меня и вовсе не ладилось. Учителя за старательность хвалили. Я и вправду старался, но… чего не дадено, того не дадено. Я особо и не переживал прежде.

– А теперь?

– И теперь не переживаю… умников хватает. А я вот… я не ума хочу.

– А чего?

– Счастья, – тихо ответил Райдо. – Можно быть сильным, и умным, и талантливым охрысенно, но при всем этом не быть счастливым.

Ийлэ согласилась, просто потому, что дрожать перестала. И было ей тепло, уютно и почти спокойно. Когда он рядом, ей всегда спокойно. Так не должно быть.

– Я смешной?

– Нет.

– Хорошо… не то чтобы я боюсь быть смешным… но как-то не хотелось бы, чтобы ты смеялась…

– Почему?

– Потому… закрывай глаза.

– Я… боюсь.

– Чего?

– Того, что проснусь и все будет как раньше… не настолько раньше, когда… здесь… другие.

– Не будет. Я не уйду. – Он провел пальцем по шее. – И Бран не вернется. Издох, и хрен с ним.

Ийлэ согласилась:

– Я… я себя боюсь, такой, как…

– Не надо, ты хорошая.

– Нет.

– Хорошая… и теплая. Лежать вот уютно… хочешь, я тебе страшную тайну открою? С детства ненавижу спать один. Раньше у меня медведь был, огромный, больше меня…

Ийлэ нахмурилась, пытаясь представить этакого зверя, но воображение подводило. Прежде всего потому, что она категорически не в состоянии была представить себе Райдо ребенком.

– Из шерстяной ткани сделан… не знаю какой, но мягкой-мягкой. Еще ему в голову мешочек с ароматными травами зашили, поэтому пах вкусно. Я его очень любил. Обнимал и засыпал, как-то вот уютно получалось. И сны хорошие снились. Вообще я сны редко запоминаю, даже тогда редко, но точно знал – хорошие… потом совсем вырос… и куда в школу с медведем? Сам понимал, что засмеют. А я по нему скучал дико… по дому тоже, но по медведю особенно…

– Я вместо медведя?

– Не-а… он был мягоньким, обнять приятно, а у тебя ребра торчат и позвоночник. И вообще, на тебя без слез не взглянешь. Но за неимением медведя буду альвой довольствоваться.

– Я ее ненавидела.

– Кого?

– Ее. – Ийлэ попыталась подняться, но ей не позволили. – Когда только поняла, что беременна, то… я ведь даже не знаю, от кого из них. И она не виновата, а я все одно… их ненавидела и ее тоже… все надеялась, что она… сама выйдет. У женщин бывает, когда… просто бывает… а она, наверное, тоже очень хотела жить. И жила. Росла… они не знали… наверное, им было бы плевать, но… или придумали бы что-нибудь для нас… он умел придумывать, но убивать не хотел. А когда мне становилось совсем плохо, то доктора приглашал… и тот приезжал… лечил, будто бы ничего такого не происходило, будто бы…

Она сглотнула.

Приезжал. На двуколке своей, запряженной косматой, но крепкой лошадкой, которую отец подарил. Он оставлял двуколку на заднем дворе, выбирался, озирался, вздыхая тяжело. Он вытаскивал свой кофр и медленно – но не настолько медленно, чтобы это разозлило псов, – брел ко входу.

Раскланивался.

Он делал вид, что не знаком с Ийлэ, что… просто выполняет свою работу.

– Оставь его… – Шепот Райдо прогоняет призрак памяти. А ведь еще недавно Ийлэ казалось, что вместе с ненавистью сгорела и ее боль.

Оставит.

– Я не о нем хотела… я о себе… я сбежала, когда… когда они все умерли… я… я тебе потом расскажу, ладно?

Райдо кивнул.

Если бы начал спрашивать, Ийлэ… Ийлэ не промолчала бы… но он не стал. Он лишь крепче прижал ее, повторив:

– Все хорошо…

Ложь. Нехорошо.

– Я ушла. Лес жил… он не совсем… не такой, как исконный, но мне хватило, чтобы… старый лес, и я там… пряталась… лес делился… ягоды, грибы… и зайцы тоже… или птица порой… я не знала раньше, что так смогу… теперь странно, что я тогда…

…волчья нора, и волки отступают. Они знают, что сама Ийлэ слаба, но за ней стоит лес. И древние сосны скрипят, требуют дать ей место.

В норе тепло и пахнет псиной, поначалу запах этот кажется Ийлэ тошнотворным. Поначалу ее тошнит от всего. От вязких ягод шелковника, заросли которого скрывают родник. От воды ледяной, с резким металлическим привкусом, от листьев кислицы и терпкой коры, которую Ийлэ разжевывает, пытаясь эту самую тошноту унять.

В норе безопасно.

Она преодолевает свое отвращение к запаху и закапывается в ворох прошлогодних листьев, лежит там долго, а волки бродят, переговариваясь раздраженными голосами. Тявкают. И скулят.

Старая сука с седою шерстью и обвисшим животом набирается смелости, она первой вползает в нору и долго тычется мокрым носом в шею Ийлэ. А потом, успокоившись – верно, сука решила, что Ийлэ одна из стаи, просто потерялась, – принимается вылизывать ее. Волчица ворчит, утешает…