– А как же я, maman? Ты когда-нибудь меня любила?

Моргана нахмурилась, и в темноте ее глаза казались скорее черными, нежели зелеными.

– Это не имеет значения.

– Для меня имеет!

– Значит, ты глупа, – проговорила она холодно. – Любовь – не что иное, как болезнь. Отчаянная жажда любви – подлинная хворь. И я вижу по твоим глазам, как она пожирает, ослабляет тебя. Она уже осквернила твой дух. Ты жаждешь его любви так же, как моей, но не получишь ее ни от кого. Ты избрала свой путь. – Она скривила губы. – Разумеется, я не люблю тебя, Луиза. Ты – дочь моего врага. Ты была зачата ради высшей цели, и любовью эту цель я отравлять не стану. Твоим рождением я нанесла удар по Церкви. Твоей смертью я нанесу удар по короне. И оба этих столпа вскоре падут.

– Maman…

– Довольно. – Моргана сказала это тихо, но в голосе ее слышалась смертельная угроза. Предостережение. – Вскоре мы прибудем в Шато.

Не в силах вынести жестокого безразличия на лице матери, я обреченно закрыла глаза и очень быстро пожалела об этом. Будто в насмешку, в мыслях возникло другое лицо.

«Ты мне не жена».

Если эта смертельная мука – любовь, то, возможно, Моргана права. Возможно, без нее мне будет только лучше.

Шато ле Блан стоял на вершине утеса у самого моря. Фамилия нашего рода означала «белый», и замок, верный своему имени, был построен из белого камня, сверкавшего в лунном свете подобно маяку. Я с тоской смотрела на него, на тонкие конические башни, уходившие ввысь к звездам. Там, в самой высокой западной башенке с видом на каменистый пляж, находилась моя детская комната. К горлу подкатил ком.

Повозка покатилась к сторожке у ворот, и я опустила взгляд. На древних створках была высечена родовая печать ле Бланов – трехглазая ворона. Один глаз за Деву, один за Мать, один за Старуху.

Я всегда ненавидела эту мерзкую старую птицу.

Ворота с осязаемой бесповоротностью закрылись за нами, и по моим венам пополз ужас. На снежном дворе было тихо, но я знала, что ведьмы рядом. Чувствовала их взгляды – пристальные, оценивающие. Казалось, даже воздух подрагивает от их присутствия.

– Манон до самого Модранита будет сопровождать тебя днем и ночью. Если же тебе вздумается сбежать… – взгляд Морганы был холоден и жесток, – я разделаю твоего охотника и скормлю тебе его сердце. Ты все поняла?

От страха хлесткий ответ так и застыл у меня на языке.

Моргана кивнула, приторно улыбаясь.

– Твое молчание – золото, дорогая. Я очень ценю его в наших беседах. – Она отвернулась, посмотрела куда-то в сторону и что-то крикнула. Уже через несколько секунд рядом возникли две сгорбленные женщины, которых я смутно узнала. Мои старые няньки.

– Прошу вас, проводите Луизу в комнату и помогите Манон исцелить ее раны.

Они обе бодро закивали. Одна шагнула вперед и взяла мое лицо в сморщенные ладони.

– Наконец вы вернулись, maitresse[23]. Мы так долго вас ждали.

– Осталось лишь три дня, – пропела вторая и поцеловала мне руку. – А после вы отправитесь к Богине на Землю вечного лета.

– Три? – Я встревоженно посмотрела на Моргану.

– Да, дорогая. Три. Уже скоро ты исполнишь свое предназначение. И наши сестры вечно будут пировать и танцевать в твою честь.

Предназначение. Честь.

Все эти слова звучали так красиво, будто мне вручали роскошный подарок, повязанный блестящей красной лентой. Я истерически засмеялась. Ну, хоть кровь будет красная, и на том спасибо.

Одна из нянек озабоченно посмотрела на меня.

– Госпожа, с вами все хорошо?

Мне как раз хватало способности к самоосознанию, чтобы понимать – со мной определенно не все хорошо.

Три дня. Вот и все, что мне осталось. Я расхохоталась еще пуще.

– Луиза. – Моргана щелкнула пальцами у меня перед носом. – Что здесь смешного?

Я поморгала, и мой смех оборвался так же резко, как начался. Через три дня я буду мертва. Мертва. Мое мерное сердцебиение, холодный ночной воздух на лице – всего этого не станет. Я перестану существовать – по крайней мере так, как сейчас. Исчезнет веснушчатая кожа, сине-зеленые глаза и эта страшная боль внутри.

– Нет. – Я подняла взгляд к звездам, усеявшим бескрайнее небо. Подумать только, раньше мне казалось, что здесь вид красивее, чем в Солей-и-Лун. – Ничего смешного здесь нет.

Я больше никогда не смогу посмеяться с Коко. Подразнить Анселя. Поесть булочек у Пана, взобраться на крышу Солей-и-Лун и увидеть рассвет. Есть ли в загробной жизни рассветы? И даже если да, будут ли у меня глаза, чтобы их увидеть?

Я не знала этого, и незнание пугало меня. Я отвела взгляд от звезд, чувствуя слезы на своих ресницах.

Через три дня мы с Ридом разлучимся навсегда. Когда моя душа оставит тело, наши пути разойдутся навечно… ибо я была уверена – туда, куда отправлюсь я, Риду дорога будет закрыта. И это пугало меня больше всего.

«Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить».

Но в Земле вечного лета охотнику на ведьм не место, а ведьме не место на Небесах. Если и то, и другое вообще существует.

Будет ли моя душа помнить о нем? Отчасти мне даже хотелось бы обратного, но все же я знала правду. Я любила его. Очень сильно любила. И эта любовь хранилась не только в сердце и разуме. Такую любовь нельзя познать однажды и просто позабыть после. Нельзя коснуться ее и не ощутить прикосновения в ответ. Нет… эта любовь иная. Неизменная, нерушимая. Эта любовь исходит из души.

Я знала, что буду помнить Рида. Даже после смерти буду чувствовать, что его нет рядом, жаждать, чтобы он оказался со мной вновь, но этому не суждено сбыться. Вот она, моя судьба – вечная пытка. Но, как ни мучительны мысли о нем, я с радостью вынесу эту боль, чтобы хоть малая крупица Рида осталась со мной. Эта боль означает, что все между нами по-настоящему.

Смерть не могла забрать у меня Рида. Он был мной. Наши души теперь связаны навеки. И я знала – даже если я больше ему не нужна, даже если я прокляну его имя, мы останемся одним целым.

Я смутно почувствовала, как две пары рук уносят меня прочь. Неважно куда. Рида не будет там со мной.

И вместе с тем… будет.

Рид

– Я замерзаю, – простонал Бо жалобно.

Мы разбили лагерь в роще древних корявых сосен в Ля-Форе-Де-Ю. Весь свет, что исходил от луны и звезд, скрывали облака. Туман цеплялся за наши плащи и одеяла – тяжелый, противоестественный.

Мои штаны насквозь промокли в снегу. Вздрогнув, я оглянулся на своих спутников. Им тоже явно было холодно – у Бо громко стучали зубы, губы Анселя медленно синели, а на губах Коко багровела кроличья кровь. Я пытался не смотреть на тушку у ее ног, но безуспешно.