фиолетовыми надписями на боках. Пот огромных машин, шумные выдохи паровозов, пар от скопления людей разрывают его легкие. Снаружи он наконец оглядывается на кирпичную топку здания, из которого вырвался. Никогда в жизни он не видел такого высокого рукотворного сооружения, как часовая башня Центрального вокзала. И уж лучше он отправится домой пешком, чем еще раз войдет туда.

На рикше и электрическом трамвае Филипос добирается до пригорода Тамбарам, в Христианский колледж Мадраса, и встает в очередь из новичков возле кабинета казначея, чтобы внести плату. Свежепоступившие студенты опасаются того, о чем Филипос и не задумывался, — испытаний при вступлении в студенческое братство, иными словами, «издевательств» над новенькими со стороны старшекурсников. Мастер Прогресса предупреждал его. А он совсем позабыл.

И действительно, в общежитии, куда его направили, Сент-Томас-Холл, когорта старших ведет молодняк в «болота» — общие ванные комнаты — и заставляет их сбривать усы и укорачивать бачки на дюйм выше мочки уха, чтобы по облику ощипанной курицы их легко было опознать. Затем, покрикивая, как сержанты, они учат отдавать салют первокурсника, обязательный для приветствия старшего, он включает в себя прыжок вверх с одновременным зажатием в пригоршне собственных тестикул. Для Филипоса все это шокирующе и немного комично. Некоторые из однокурсников дрожат от страха, а один так даже хлопнулся в обморок. Через несколько часов после заселения в общежитие Филипос уже на посылках у старших в своем крыле: покупает сигареты для Тангавелу и стирает исподнее Ричарда Баптиста Д’Лима III.

Утром в воскресенье первокурсники бреют старших, которые рассаживаются в ряд на веранде. Филипос орудует бритвой, и задача у него нелегкая, поскольку Ричард Д’Лима III не замолкает ни на минуту, его адамово яблоко гуляет вверх-вниз по горлу, когда он приветствует проходящих мимо товарищей. Филипос и остальные новенькие здесь вроде низшей касты, невидимки, выполняющие черную работу за своих хозяев.

— Ну что, братья, кто идет к мадам Флори в Сент-Томас-Маунт? — вопрошает Д’Лима. — Девственникам скидка. Эй, Тамби, пошли, начнем год правильно!

Тамби и остальные старшекурсники не обращают на него внимания. Филипос с трудом удерживает бритву ровно. Д’Лима замечает его смущение и хохочет:

— Эй, Филипос. Что толку в образовании, если не научишься полезным навыкам?

— Сэр, да, сэр, — лепечет Филипос. И чувствует, как краска заливает лицо.

Д’Лима смотрит на него с выражением, похожим на сочувствие. И продолжает чуть тише:

— Послушай, дурень, пока не сходишь к Флори, считай, не жил. По крайней мере, узнаешь, что делать в первую брачную ночь. Шутки в сторону, я серьезно. Я свожу тебя. Угощаю. Что скажешь?

У Филипоса язык прилип к нёбу. Д’Лима некоторое время ждет ответа, затем встает, раздосадованный отказом.

— Японский самолет две недели назад бомбил Цейлон, ты в курсе, Филипос? Просто чтобы показать нам, что они могут дотянуться и сюда. И если нас разбомбят сегодня ночью, ты помрешь девственником, держа в одной руке свой член, а в другой долбаную книжку, дроча прямиком в загробную жизнь. Чертов идиот, ты упускаешь свой шанс.

Филипос краем глаза замечает свое лицо в зеркальце. И видит примерно то же, что и цыганка, сидевшая на ящике на вокзале, когда показала ему язык, — сконфуженный мальчик, теперь еще и с голой верхней губой и подбритыми висками, мальчик, которому суждено умереть девственником.

Первая лекция, «Английская грамматика и риторика», — общая для всего первого курса, и для гуманитариев, и для студентов естественных наук. Занятие проходит в старой темной аудитории, где полукруглые ряды скамей поднимаются под потолок. В расписании сказано, что лекции читает А. Дж. Гопал, занятие должно начаться с короткого приветственного слова профессора Браттлстоуна, директора. Горстка женщин заполняет первый ряд; мужчины, оставив один ряд позади женщин пустым, будто те заразные, занимают остальные места. Филипос забирается подальше, на самую верхотуру. В аудиторию входят двое: высокий стройный индиец — это, наверное, Гопал, а второй — белый. Филипос сразу его узнает, это тот самый мужчина, который спас его от тележки на Центральном вокзале. Который велел ему пользоваться ушами. Сейчас на нем, как и на Гопале, черная профессорская мантия поверх костюма! Филипос пытается стать невидимым.

Однокурсники записывают что-то — видимо то, что сказал Гопал. Но что именно? Он подглядывает в тетрадку соседа. «Первая консультация, пятница, 14:00». Пока Филипос пишет в тетради, тот же сосед толкает его локтем:

— Эй, это же ты? Ты Филипос?

Филипос поднимает голову и видит, что все глаза в аудитории обращены к нему. Кажется, Гопал назвал его имя. Филипос подскакивает с места:

— Да, сэр?

— Просто скажите «Присутствует», — строго говорит Гопал. — Понятно?

— Присутствует, сэр.

Профессор Браттлстоун долго задумчиво разглядывает Филипоса. Когда он наконец отворачивается, покрасневший Филипос шепчет соседу:

— Я не расслышал Гопала!

— Ерунда, не переживай, — успокаивает тот, хотя выражение лица, жалостливое и слегка насмешливое, говорит об обратном.

Никакая это не ерунда. Когда все обернулись и уставились на него — и Браттлстоун в том числе, — Филипосу захотелось, чтобы под его стулом распахнулся люк. Занятия еще толком не начались, а он уже чувствует себя заклейменным, как человек с вороньим дерьмом на голове.

Приветственная речь Браттлстоуна затягивается. Она, должно быть, забавна, потому что в аудитории то и дело раздаются смешки. Филипос слышит преподавателя, но, удивительное дело, не может толком разобрать, что именно тот говорит, за исключением отдельных слов. Как только Браттлстоун удалился, Гопал выдвинул свое кресло, достал конспекты лекций и скомандовал:

— Записывайте!

Студенты застыли наготове. Затем Гопал уткнулся в свои записи, так что Филипосу сверху видно было только его лысину. И начал бубнить по бумажке, только иногда поднимая взгляд, чтобы качнуть головой или подчеркнуть особо важный момент. Вокруг Филипоса народ усердно водил перьями, сам же он замер без движения. Следующая лекция, «Введение в поэзию», проходит в той же аудитории. Филипос потихоньку перебирается в первый мужской ряд, но все равно это в трех скамьях от кафедры. Преподаватель, К. Ф. Куриан, кажется, любит свой предмет, он расхаживает перед студентами, отпускает шутки. Филипос отлично слышит его, но только когда Куриан стоит к нему лицом.