Это мягкое мнение – полное такого уважения ко всем и абсолютно искреннее – втайне ее обрадовало. Фрэнсис ничего не знает о ее интриге, сестра ему ничего не говорила, это ясно. И, что было неизмеримо важнее, Джон тоже ничего не сказал, хотя случаев было много. Он сохранил ей верность!

Прежде чем Флер успела усвоить этот новый момент и установить, как он сочетается с ее тайной неколебимой решимостью, она увидела, что в гостиную вошел муж.

* * *

Когда американец ушел, а они взяли коктейли, Майкл сказал:

– А знаешь, не всякий недопеченный полковник получает в свое распоряжение машину с шофером и обедает в посольстве.

– Я тоже так подумала. В чем подоплека, как ты думаешь?

– Это означает только одно, любовь моя. Наш Фрэнсис или, во всяком случае, его миссия очень и очень важны.

Глава 3

И там

Поездка в Грин-Хилл на следующее утро была первой такой поездкой в жизни Фрэнсиса Уилмота. Когда он последний раз был в Англии, его сестра и новый зять еще выращивали персики в Северной Каролине, и у Фрэнсиса не было повода знакомиться с сельской Англией – разве что из окна поезда по дороге из порта и назад в порт. Он даже Парижа не видел. «Эта глупость» с Марджори Феррар, а потом его болезнь задержали его в Лондоне. И вот он впервые отправился в дом, где его сестра прожила тринадцать лет, – какая ирония, что он едет туда после ее смерти! Хотя шоссе в Суссекс было ему абсолютно неизвестно и он даже толком не знал, лежит ли его путь на север, восток или запад, тем не менее им овладело щемяще знакомое чувство, когда по сторонам замелькали верески и холмы, поля и луга. С той минуты, когда он уехал из родной страны в Англию, мысленно он совершал такую поездку тысячи раз.

На ферме его ожидала именно та встреча, которую он предвкушал и которой опасался примерно в равных долях, хотя с каждой оставшейся позади милей равновесие это постоянно нарушалось то в одну, то в другую сторону. За ночь распогодилось, и чудесный день английской осени – в хрустальном небе ясное солнце, и все словно мерцает – не предлагал укрытий для робкого сердца. Такой же сияющий, как глянец на яблоке, он не допускал возражений. Фрэнсис расслабился на заднем сиденье и попытался предаться волшебству дня, но чувства его оставались противоречивыми. Его шофер вела машину уверенно и почти все время держала максимально разрешенную скорость. В воздухе еще не чувствовалось осенней зябкости, и можно было опустить стекла. Американец радовался этому ветру, уносящемуся на его родной запад, – свежему, бодрящему, напоенному запахом мякины со сжатых полей справа и слева. Открывающиеся виды напоминали ему старое лоскутное одеяло из кусочков бархата и дерюги – коричневых, рыжеватых, оранжевых и бежевых, сшитых вперемешку с зелеными и золотыми.

Едва он пришел к этому выводу, как лоскутки скрылись за живыми изгородями такой высоты, что дорога превратилась в зеленый туннель, весь в ягодах шиповника и ежевики, сочной после дождей. Часто сами кусты заслонял высохший бурьян. Фрэнсис спросил, как он называется, однако, услышав в ответ «бутень одуряющий», почувствовал разочарование: ему было известно куда более романтичное название – «кружева королевы Анны». Изгороди и поля проносились и проносились мимо. Когда на крутом повороте с куста вспорхнула стайка воробьев и серым облачком пронеслась над машиной, Фрэнсис удивился – он считал их городскими птицами. А когда на следующем повороте он увидел красногрудую пичужку, которая упрямо осталась сидеть на столбе, хотя машина пронеслась совсем рядом, он сообразил, что это реполов. А в Америке так называли совсем других птиц, втрое крупнее.

Всюду вокруг него была эта двойственность, как и внутри – знакомое и чужое, и с каждой новой милей одно сменялось другим, и сердце у него начинало бешено колотиться.

Но даже тени этой борьбы не отражалось на лице Фрэнсиса, и девушка, его шофер (он подумывал закрепить ее за собой постоянно), была отнюдь не первой и отнюдь не самой юной, кого обманула его внешняя уравновешенность. Она знала только, что везет своего нового офицера в деревню к родственникам. Откуда же ей после столь краткого знакомства было знать, что в душе Фрэнсиса Уилмота, как у его покойной сестры, таился источник глубокого покоя, не возмущаемый извне и столь далекий от поверхности, что никакое его волнение не было различимо сверху. Исключением являлись только глаза, на самом дне которых очень чуткий наблюдатель мог бы уловить затаившийся призрак. Вот почему молчаливость и задумчивость Фрэнсиса столь часто принимали за безмятежность и в отношениях с ним исходили только из этого впечатления. Это была наследственная черта: Уилмоты приходили в мир быть утешителями, а не утешаемыми.

– Вы, кажется, знаете здесь все перекрестки и повороты, Пенни. (Фрэнсис сразу заслужил ее прочную симпатию, попросив разрешения обращаться к ней по имени.) Вы тут не в первый раз?

– Да, сэр. Я выросла в Суррее.

– Где-то тут?

– В соседнем графстве к северу. Мы его как раз проехали.

– А!

Фрэнсис увидел в зеркале заднего вида миловидное овальное лицо Пенни и заметил, что его географические познания, а точнее, их отсутствие, вызвали у нее улыбку. Он уже замечал, что его слова часто производили на нее такое действие. Впрочем, улыбка была обаятельной.

– Ваша семья все еще живет тут?

Улыбка в зеркале исчезла. Но по ее голосу он об этом не догадался бы.

– У меня нет семьи, полковник Уилмот.

Она назвала его по фамилии – этого было достаточно, чтобы он оставил эту тему.

– А! – сказал он, подчиняясь. – Ну, вы, безусловно, ведете машину, как местная уроженка.

Впереди них из ворот фермы выехала повозка и остановилась, перегородив дорогу. Пенни остановила машину и выдернула ручной тормоз. Лошадь постукивала передним копытом, словно отбивая такты паузы. Возчик немелодично посвистывал.

После минуты безмолвного ожидания Фрэнсис спросил:

– Вам не кажется, что мы тут надолго?

Пенни повернулась на сиденье и посмотрела на Фрэнсиса поверх своего локтя – и вновь обаятельно улыбнулась.

– Думаю, он ждет, когда подойдут работницы, чтобы отвезти их пообедать.

– В ближайший трактир?

– Скорее на ферму. В любом случае они опаздывать не станут, а он, очевидно, не из тех, кто приезжает загодя.

– Пенни, да вы же деревенская девушка! А я и не сообразил!

На это она ответила быстро, с легкой обидой в голосе:

– Надеюсь, я все-таки вычесала солому из волос, полковник!

Фрэнсис чуть было не попался на удочку, но вовремя заметил, как дернулась ее бровь.

– Мне указано мое место, верно? Похоже, это у меня из волос торчит солома… А вот и ваши работницы – ни минуты опоздания.

Шумно, со смехом появилась компания из десятка девушек «Земледельческой армии» в форме, смахивающей на школьную: светло-коричневые брюки, белые блузки, темные свитера. Некоторые просто накинули свитера на плечи, завязав рукава узлом на груди, другие обмотали головы пестрыми шарфами. Хотя все утро они трудились, вид у них был свежий, как у только что скошенной травы. У самой смелой из-под красной косынки выбились золотисто-рыжие волосы, и одна прядь задорно падала на глаз – возможно, и случайно, но скорее в подражание некой американской актрисе. Она разглядела Фрэнсиса на заднем сиденье и направилась к нему со злокозненным блеском в глазах.