– Но ты же ничего в издании книг не понимаешь, – заявил Майкл.

– Маленькая поправка. Ничего не понимаю ни в чем. Сказать правду, жизнь становится тупой. Или я тупею, что, впрочем, то же самое. Меня воспитали бездельником. Вот я и решил, что для издателя это, возможно, в самый раз.

Майкл невольно засмеялся.

– Возможно, возможно. И ты действительно купил их полный список? Прогоревших поэтов? Энергичных эссеистов?..

– Нудных новеллистов. Всю компашку. По большей части сухостой, как и все прочие. Но Мессенджер нашел ответ. Военные мемуары, старина! И среди самых первых – твои. Потанцуем?

Супружеские пары превратились в танцевальные. Под «Майское утро» Майкл и Флер крепко обнялись в квикстепе.

– Он серьезно, Майкл?

– С Вивианом все может быть. И в этой идее что-то есть.

– Хм-м! «Военный дневник заднескамеечника». Звучит многообещающе!

– Подзаголовок: «Те также служат». Ну, он посвятил жизнь тому, чтобы растранжирить свое наследство, было бы невежливо попытаться помешать ему сейчас. Не попросить ли у него аванс?

Они успели еще раз обойти круг, прежде чем песня кончилась. Майкл уже собрался отвести ее назад к столику, но тут Флер сказала:

– Давай еще один.

Майкл был счастлив согласиться. И почувствовал себя еще счастливее, когда певец объявил о смене темпа.

– Медленный фокстрот, дамы и господа, – произнес певец своим быстрым, веселым голосом с легчайшим акцентом. – Я был бы рад посвятить его мистеру Гитлеру – он называется «Виновен». – По залу прошелестел смех. – И не бойтесь воздушных налетов: за всю мою жизнь ни единого попадания!

Зазвучала музыка, смех затих, и он запел в своей неподражаемой манере:

Разве это грех, разве преступление,

Если я тебя, любимая, люблю…

Майкл вслушивался в слова, под которые они двигались по паркету.

Если преступленье, значит, я виновен —

Я виновен в том, что люблю тебя…

Держа Флер в объятиях, чувствуя, как их тела движутся в едином медленном ритме, Майкл отбросил свои последние страхи. Он прильнул лицом к ее волосам, глубоко вдохнул ее аромат и улыбнулся.

Прижимая голову к плечу мужа, ощущая на спине его руку, Флер тоже слушала слова песни. И тоже начала улыбаться.

Глава 1

Те также служат

Последнее время в «Ремуве» царило радужное настроение, и винный комитет, поддавшись ему, разрешил расходовать последние запасы коньяка. Неделю назад был освобожден Париж, и союзные армии наконец-то устремились к немецкой и голландской границе. Кроме того – вообразить только! – наступила пятая годовщина объявления войны. Флер была в Ричмонде в своем доме отдыха для летчиков, и Майкл завернул перекусить в клуб. Он взял рюмку коньяку, но не отпил, когда предложили тост:

– За безоговорочную капитуляцию!

Майкл с тем же успехом выпил бы за вероятность ясной погоды. Только что были получены подробности о заговоре фон Штауффенберга, покушавшегося на Гитлера в Растенберге, но безуспешно, и Майкл, вопреки общему мнению, считал, что, содействуй союзники антинацистскому движению внутри Третьего рейха, война кончилась бы задолго до этой годовщины. Он вызвал град насмешек, когда месяц назад высказал свое мнение во время дебатов в палате общин, и на этот раз тоже.

Особенно ядовит был Эндовер:

– Чертова ирония! Вы, пацифисты, готовы оставить «хорошим» немцам Рур, чтобы они подготовились к третьей мировой войне!

Стоило ли отвечать на подобное? Но за него решил коньяк.

– Как по-вашему, останутся ли хоть какие-то немцы, если мы не предложим им условий капитуляции?

Тактический промах, как Майкл понял, не успев договорить. Последовало несколько насмешливых одобрений, вопль «туда им и дорога!» и еще один: «К черту святошество!»

Когда он добавил, что превращение Германии в аграрную страну – цель экономическая, а потому не может по праву считаться военной, ему было сказано, что он ставит телегу впереди лошади.

Подкрепленный коньяком, Майкл не отступал: кто-нибудь подумал, что продажа Англией промышленных товаров Германии после войны вскоре будет расценена как наилучший способ изыскивать средства на план Бевериджа? Кто-то заметил, что взгляды у него бредовые, другой объявил, что, значит, он все-таки социалист и проник в клуб острием клина, который, того и гляди, последует за ним, и тут Майкл осознал, насколько он не понял общего настроения.

Он, однако, только тверже поверил, что лошадь поставил впереди телеги, пусть она даже при этом и острие клина. Он расписался на счете, взял шляпу у швейцара и ушел.

Майкл всегда сомневался в себе, но одно ему было ясно: если он не решится высказывать свое мнение в палате и вне ее стен, то цена ему грош. Но слова – одно, а дела – другое, а в воюющей стране его, заднескамеечника, возможности в отношении второго были весьма ограниченны. Независимость, которую он так ценил в дни мира, обернулась камнем на шее. Он прикинул, как занести эту последнюю стычку в свой дневник – который старательно вел, – и тут же спросил себя: а зачем? Когда он вел записи в их укрепленном подвале на Саут-сквер или на своем колене во время скучных дебатов в палате, процесс подробного запечатления текущих событий и своего отношения к ним в основном способствовал тому, что он более остро ощущал беспомощность своего положения. В конце-то концов, критика – это не служение. «Те также служат» – броское название для книги, но плохое утешение, когда не можешь делать что-то настоящее. Не лучше ли во всех отношениях отказаться от своего места в парламенте?

Вновь и вновь он взвешивал дилемму: остаться или уйти? И что будет более полезным его стране, что более ответит его обостренному чувству долга перед ней? Ломая над этим голову, он зашагал под облачным небом к Саут-сквер. Флер, наверное, уже вернулась, и он обсудит с ней все альтернативы.

Свернув на площадь, Майкл отвлекся от этой толчеи мыслей: прямо перед его дверью стояла большая черная штабная машина. Его охватил страх: если что-то случилось с Китом, пришлют машину? Но он тут же успокоился: в таких случаях всегда оповещают телеграммой, и Флер позвонила бы ему или прислала кого-нибудь в клуб.

Поравнявшись с окном шофера, он и вовсе избавился от остатков сомнений – за рулем сидела молоденькая девушка в форме вспомогательной летной службы и деловито вязала на спицах из бутылочно-зеленой шерсти не то носок, не то еще что-то. Уголком глаза девушка заметила, что он смотрит на нее, и быстро опустила вязание на колени. Майкл заметил, что, выпрямляясь на сиденье, она согнала с губ очень милую улыбку. Повернув к нему голову, она прикоснулась к фуражке, отдавая честь, и под козырьком он заметил прядь самых ослепительно рыжих волос, какие только ему доводилось видеть. С лица она улыбку согнала, но в глазах у нее прятались смешинки. Полностью уверившись, что никакой страшной вести она доставить не могла, радуясь встрече с хорошенькой смешливой девушкой, Майкл улыбнулся ей и приподнял шляпу. Она кивнула и отвернулась к рулевому колесу. Майкл поднялся на крыльцо, перепрыгивая через ступеньки, и открыл дверь своим ключом.