- Где? – послушно повторил вопрос Елисей. И себя же по лбу хлопнул. Конечно. Небось, иным-то в малый двор ходу нет, как заперли на женской половине, так и сидеть они там будут, лишь изредка на людях появляясь.

- Вот! - Свят поднял палец. – А там самое интересное!

- Думаешь?

- Знаю. Ну сам посуди. Ты что, боярских дочек не видел? Да их при каждом вечере полно, а вот те, что попроще…

Свят зажмурился счастливо.

- Надеюсь, ты ничего такого…

- Чего? – братец уставился тем самым невинным взглядом, которому матушка по сей день верила, наивно полагая, что уж её-то любимец ничего дурного сотворить не может.

- Ничего, - отрезал Елисей, взгляду не поддавшись. В отличие от матушки, он братца знал с иной стороны, которая внушала некоторые опасения. – Их богиня благословила, дурень ты этакий.

- И что?

- И ничего. Понесет какая… а с благословением божьим ни одно мажеское заклятье не сравнится, так вот, если понесет, матушка жениться заставит. И не мне тебе рассказывать, сколь она этой женитьбой довольна будет.

Святогор вздохнул.

И задумался.

Крепко так задумался. Елисей даже понадеялся, что выводы братец сделает верные. Он и сделал. Вздохнул этак, с притворною печалью, и промолвил:

- Но поглядеть-то можно?

- Поглядеть… поглядеть, думаю, можно.

Особенно под отводом глаз.

Правда, заветная калиточка, которую жаловали не только цесаревичи, но и все-то дворовые боярыни, оказалась заперта. И другая, про которую знало куда как меньшее количество народу, тоже.

- Ну, маменька, - Елисей не сомневался, кто запоры поставил. Да и силу на печати, которой запоры скрепили, сложно было не узнать. – И что теперь?

- А… ничего, - Свят поплевал на руки и, подпрыгнувши, зацепился за тугую плеть то ли винограда, то ли хмеля, то ли еще чего. В ботанике Елисей был не силен. – Я… как-нибудь… и без калиточки.

Братец, невзирая на годы, был и силен, и ловок.

- Чего встал? – отозвался он, оказавшись на самом верху. Сел на ограде, поерзал. – Тут невысоко. Или помочь?

- Обойдусь, - здравый смысл подсказывал, что стоило бы отказаться и от предложения, и от самой затеи, но отступаться Елисей не привык.

Тем паче перед Святом, который после долго станет вспоминать. И подшучивать, что, мол, струсил Елисей перед невестами.

Наверх забрался он с легкостью, правда, дожидаться его Свят не стал, скоренько скатившись вниз.

- Давай! – донеслось откуда-то из-под покрова зелени.

Дерева в этом месте росли густо, а кусты и того гуще, и вот чем дальше, тем меньше у Елисея оставалось энтузиазма.

- Я вообще… присмотреть за этим вот… бестолковым, пока беды не натворил, - сказал он, будто кто-то да мог услышать.

Елисей перекинул обе ноги.

И прыгать не стал.

Это глупо, прыгать, не понимая, куда. Он развернулся, лег на живот, нащупав ногой плеть. Опробовал её на прочность и только после этого решился ступить.

Оно-то лихость молодецкая лихостью, но матушка не обрадуется, ежели Елисей себе ногу сломает.

Или руку.

Или еще что-нибудь.

Почему-то на спуск стена показалась куда как более высокой, чем на подъем. И очутившись внизу, Елисей выдохнул с немалым облегчением. Все-таки подобные забавы были не для него.

Оглядевшись, он понял, что в этой части сада бывать ему не доводилось. Здесь было сумрачно, темно и вообще не слишком уютно.

А Свят исчез.

И вот как его искать? Он почти решился сплести поисковика, когда над ухом раздалось характерное гудение. И Елисей застыл.

Он… не боялся ос.

И шмелей.

Категорически не боялся. Опасался самую малость, что было логично, потому как здравомыслящий человек будет опасаться здоровенных гудящих больно жалящих тварей. Оса же, словно чувствуя здравые опасения человека, замерла перед носом. А потом на нос и вовсе уселась.

Елисей забыл, как дышать.

Оса же медленно поползла по переносице, забираясь все выше. А над ухом загудела вторая.

И третья.

И здоровые же… в жизни он таких здоровых не видел! А главное, кружат, будто медом им намазано.

- Кыш, - сказал Елисей громким шепотом. И был не услышан. Оса, уже другая, опустилась на щеку. И еще одна. И…

Он закрыл глаза, смиряясь с тем, что быть ему позорно загрызенным полосатыми тварями в материнском саду.

Что-то коснулось лица.

Осторожно так, будто пробуя это лицо наощупь. Село. Поползло по щеке. А потом и губы тронуло, щекотнуло. Елисею подумалось, что если треклятая оса сунется в нос, он чихнет.

И тогда…

- Ишь… - этот голос помешал додумать важную мысль о судьбе государства и его, собственной, Елисеевой. – Откудова только взялись? А ну пошли прочь!

И кто-то просто взял да смахнул осу с лица.

Всех ос.

Те поднялись, загудели, предупреждая, что этакой вольности в обращении не потерпят. И душа Елисеева вовсе ушла в пятки. А его схватили за руку и дернули.

- Не стой столбом! Туточки у них гнездо!

И прежде чем Елисей успел сообразить, его потянули. И скоренько так… в кусты… кусты зашуршали, затрещали. Ветка хлестанула по лицу, окончательно приводя в сознание. И Елисей открыл глаза, правда, тотчас получил по ним второю веткой. И зашипел от боли.

- Вот туточки не полезут. Осы страсть до чего магичные кусты не любят. А этот магичный, - сказала девица. – А ты… по глазам? Проморгайся… и стой, вона, соринка влезла…

Его развернули.

И чем-то потерли по лицу, но хуже не стало. Во всяком случае, когда Елисей глаза открыл, то сперва те подло заслезились, потом и вовсе все-то перед ними поплыло, сделалось туманным.

Моргай, не моргай…

Он моргал.

- Поплакать еще хорошо… погоди… - давешняя девица, которая воспринималась одним огромным пятном, куда-то да сгинула, чтобы вернуться, когда Елисей уже почти зрение восстановил. Под нос ему сунули что-то круглое и вонючее до крайности. От едкого этого запаху глаза и вправду заслезились.

- Что…

- Дурнокорень. Не думала, что в саду царском найду, но вестимо правду бають, что в энтом саду любая травка есть, - важно ответила девица, платочек подавая.

Платочек был мягонький и пах не ароматною водой, которую повадились лить на себя боярские дочки, одна перед другой больше, отчего дышать рядом становилось тяжко, но сухою травой.

- От так… ты кто таков будешь?