вынимать, постаратца, чтобы оный кроме вас двух, видеть, ниже приметить хто мог, и сюда послать, положа в мешок и запечатать. И везен бы был оный сокровенно… Генерал-поручик В. Суворов». С какой целью и немедленно требовалось отвозить одежду Петра Федоровича в столицу? Почему это было окружено таинственностью, которая подчеркивалась не только грифом «секретно», но и припиской на документе: «Весь ордер целиком написан рукой генерала Суворова»? (ГАРФ, ф. 728, оп. 1, ч. 1, № 178, л. 17–19). Не в этом ли мундире был помещен в гроб покойный государь?

* * *

Дальнейшая судьба участников «ропшинской нелепы» сложилась вполне благополучно. Большинство из них дожило в богатстве и почете до преклонных лет. Присутствие многих заговорщиков на роскошном праздничном обеде 16 июля 1794 года, устроенном Екатериной II в Царскосельском дворце, скупо зафиксировал Камер-фурьерский журнал. Вспоминая день смерти и порицая факт убийства Петра III, княгиня Е.Р. Дашкова писала в своих «Записках», что с того момента братья Орловы стали ее непримиримыми врагами, а Алексей после возвращения из Ропши, несмотря на свою наглость, ни разу в течение двух десятилетий не посмел обратиться к княгине ни с каким вопросом. Через много лет, описывая свою встречу с А.Г. Орловым, воспитанница Е.Р. Дашковой Марта Вильмот (1806) вспоминала: «Ныне он богаче любого князя в христианском мире… Рука, удушившая Петра III, покрыта бриллиантами, а один огромный алмаз закрывает портрет Екатерины, улыбающейся ему в вечной благодарности».

Французский писатель маркиз Астольф де Кюстин (1790–1857) свои впечатления о посещении Ораниенбаума описал в нашумевшей и тогда же запрещенной книге «Россия в 1839 году» (издана в 1843 году). Для него резиденция Петра III – это материализованное в уцелевших развалинах свидетельство об одном из трагических событий истории. «Меня, – записал Кюстин, – отвели в какое-то сельцо, стоящее на отшибе; я увидел пересохшие рвы, следы фортификаций и груды камней – современные руины, возникшие благодаря скорее политике, чем времени. Вынужденное молчание, неестественное уединение, властвующее над этими проклятыми обломками, очерчивают перед нами как раз то, что хотелось бы скрыть; как и повсюду, официальная ложь здесь опровергается фактами…». И далее глубокое замечание, свидетельствовавшее о наблюдательности и широте мысли автора: «Правду не похоронишь вместе с мертвецами: она торжествует над боязнью государей и над лестью народов, ибо ни боязнь, ни лесть не в силах заглушить вопиющую кровь; правда являет себя сквозь стены темниц и сквозь могильные склепы; особенно красноречивы могилы людей великих, ибо погребения темных людей лучше, нежели мавзолей государей, умеют хранить тайну о преступлениях… Когда бы я не знал заранее, что дворец Петра III был разрушен, я мог бы об этом догадаться; видя, с каким рвением здесь стараются забыть прошлое, я удивляюсь другому: что-то от него все-таки остается».

* * *

Совершенно абсурдная, с точки зрения современной медицины, официальная версия о скоропостижной смерти Петра III от «геморроидальной колики» стала потенциальным источником для еще одного российского бедствия, стоившего стране огромных моральных и финансовых потерь. Я имею в виду появление многочисленных самозванцев – лже-Петров III, в том числе самого известного из них – Емельяна Пугачева…

В стране было неспокойно. Войны, засухи, недород. По деревням ходили странники, пророчествуя близкий конец света. Из Петербурга прибыли фельдъегери и привезли приказ о том, чтобы присягали новой царице. Петра III, говорят, убили. А другие рассказывали, будто он сам умер. И пополз из посада в посад, из кабака в кабак слух, что царь-батюшка не умер, а скрывается и ждет только своего часа, чтобы пойти с народом на господ. В 1765 году «царь» объявился. Его схватили, он оказался беглым солдатом Гаврилой Кремневым. Когда дело о мнимом императоре было передано Екатерине II, та изволила милостиво усмотреть, что произошло оно «без всякого с разумом и смыслом соображения и единственно от пьянства, буйства и невежества». Гаврила Кремнев был бит кнутом и сослан в Нерчинск. Чем суровее были кары, тем сильнее становилась вера в скрывавшегося царя. И когда донской казак Пугачев поднял восстание, для многих он был не кем иным, как Петром III. Когда секли дворовых людей за разговоры о Пугачеве, они кричали под кнутом: «Жив царь Петр Федорович!» Но единожды убитый заговорщиками, а затем публично казненный на Лобном месте в Москве, император не хотел умирать. Он брел по России, объявляясь то в крестьянском сословии, то среди казаков, то среди солдат. Был свой «Петр III» и у скопцов – Кондратий Селиванов, один из духовных руководителей этого движения. Образ скопца был далеко не последним в списке ролей, которые пришлось принять на себя императору. После своей смерти он «прожил» не только более долгую, но и более яркую жизнь.

Не довольствуясь обширными пределами России, «Петр III» покинул ее границы и объявился в Черногории. «Он был среднего роста, – писал один из современников, – костистый, бледный, лицо покрыто оспинами, густые волосы космами падали на лоб, спускаясь до глаз». Многие, впрочем, знали его под именем Стефана. Черногория переживала в то время период раздробленности. Кровная вражда, междоусобицы раздирали маленькую страну. Каждый родовой союз стремился посадить на королевский престол своего человека. Тогда-то объявился вдруг в тех краях «русский царь». Капитан Танович, видевший в Петербурге Петра III, свидетельствовал, что Стефан и император – одно и то же лицо. Монах Феодосий, также знавший Петра, утверждал то же самое. Последние сомнения отпали, когда в одном из монастырей разыскали портрет русского царя. Было решено, что «копия с оригиналом верна» (Горбовский А., 1966). Депутация самых уважаемых черногорцев появилась у дверей дома, где жил Стефан. Его просили согласиться царствовать в Черногории. Он разорвал прошение, которое принесли ему депутаты, отказывался принять царство, пока там не прекращены распри. Гонцы доложили обо всем скупщине. После такого жеста никто не сомневался, что человек, которому предстояло править Черногорией, действительно русский император. В январе 1769 года в Цетинье на народном собрании самозванец провозгласил себя русским царем Петром III. Называть себя он просил просто Стефаном. Так подписывался он и на государственных бумагах: «Стефан, малый с малыми, добрый с добрыми, злой со злыми».

Правление «русского императора Петра III» в Черногории продолжалось шесть лет. Страна избавилась от междоусобиц. Стефан оказался отличным государственным деятелем. Ему удалось отвести угрозу нашествия турок при помощи мер не военных, а строительных. Он приказал выстроить большую казарму для русских солдат, которые должны якобы вот-вот прибыть на помощь черногорцам. Правитель правильно рассчитал, что через шпионов это станет известно паше. Так и произошло. Стефан не ошибался, имея в виду турецких агентов в Черногории. Но он