А когда стану учительницей и меня пошлют в какую-нибудь дальнюю школу, ты, мама, ко мне приедешь…

— Ждать долго, дочка, не доживу, наверно.

Слова Бэры испугали Дарпэк.

— Не надо так говорить, мама…

Но как ни была Дарпэк привязана к Бэре и Гарпани, повзрослев и узнав свою судьбу, она все чаще вспоминала далекий берег, где когда-то жили ее родные. А тут еще и подружки нет-нет да и спросят, как это ее так далеко, на другой конец земли, унесла река.

— Не знаю, девочки, — отвечала Дарпэк, — я ведь тогда маленькая была.

— А почему твои родные столько лет не ищут тебя?

— Наверно, решили, что я утонула, — и печально разводила руками.

Всю ночь после этого не могла заснуть. Все думала, и, как сквозь туман, в памяти смутно возникал холмистый берег большой реки, бат, несущийся по волнам, высокие темные горы и особенно — гуси, летящие меж облаков…

3

После окончания семилетки, когда девушки стали собираться в город на подготовительный курс пединститута, Дарпэк не захотела оставить Бэру. Мать в последнее время часто хворала, и, кроме дочери, некому было за ней ухаживать.

Проводив летним вечером подруг, Дарпэк грустная вернулась домой и, чтобы не слышала мать, забилась в темный угол комнаты и целый час давилась слезами. Ей почему-то казалось, что и на будущий год она никуда не поедет, что никогда не осуществится ее заветная мечта окончить институт. И чем больше она думала об этом, тем тяжелее становилось на душе.

Назавтра она пошла к директору школы поделиться своим горем и очень удивилась, когда Петр Федорович, даже не выслушав ее до конца, сразу же предложил Дарпэк вести начальные классы.

— Что вы, Петр Федорович, разве я смогу?

— Уверен, что сможешь. А в будущем, когда поступишь в педагогический, тебе это очень пригодится.

— Мне кажется, что никогда не поступлю…

Но Петр Федорович резко оборвал ее:

— Непременно поступишь!

Ребята полюбили ее и на уроках сидели тихо. Даже самые отчаянные озорники, вроде Кешки Тасуна, с которым прежняя русская учительница изрядно повозилась, слушались Дарпэк.

Невысокая, тоненькая, скромная, в коричневом платье с отложным кружевным воротничком, с выложенной вокруг головы черной косой, она внешне сама еще походила на школьницу, но с первых же уроков сумела войти в доверие к ребятам, и ей было легко с ними.

Почти все свободное время она старалась быть с ними. Затевала игры, устраивала викторины, читала разные интересные книги, от которых дух захватывало.

Однажды, только улеглась пурга и выдался тихий солнечный день, Дарпэк увела ребят на лыжах далеко в тундру, к излучине единственной в этих местах реки. Мальчики быстро натаскали стланика, развели на торосистом льду большой костер, потом выдолбили несколько лунок и запросто, закидушками, наловили ведро сигов. Варили уху, пили чай с леденцами, которые Дарпэк захватила с собой.

Все было бы чудесно, не спроси вдруг учительницу толстый Кешка, который всюду совал нос, правда ли, что тетя Бэра ей вовсе чужая мать, а Гарпани вовсе не родной брат?

Дарпэк вздрогнула.

— Кто это тебе говорил, Кеша?

— Сестра Нази, помню, говорила, что зря вы из-за Бэры в город не поехали, ведь она чужая вам…

— Правда это? — стали спрашивать ребята, для которых это было неожиданностью.

— Неправда, — тихо сказала Дарпэк, — у меня нет другой матери. — И ребята заметили, что в ее длинных ресницах смерзаются слезы.

В середине февраля, когда установилась ровная погода и в поселок стали прилетать почтовые самолеты, пришло сразу два письма: от Гарпани и от Нази.

Брат сообщал, что, как только весной закончит летную школу и получит назначение (скорей всего — в Магадан), он сразу же приедет за Бэрой.

А Нази писала, что если Дарпэк все же надумает ехать в институт, то на подготовительный ее примут, потому что до сих пор с Дальнего Севера приезжают девчата и еще никого не отсылали назад.

Дарпэк на письмо Нази даже не ответила.

4

Хотя среди студентов-северян было много эвенков и Дарпэк быстро подружилась с ними, она никому из них не поведала о своей судьбе. Когда ее спрашивали, откуда она родом, отвечала просто: с Охотского побережья. Иногда ей хотелось рассказать им то немногое, что помнила из своего раннего детства, узнать, не слышал ли кто об эвенкийской девочке, которую когда-то унесла река. Но в то же время она боялась расспрашивать о своих родных. Ведь с тех пор, как она потерялась, прошло больше пятнадцати лет, и за это время отец с матерью могли умереть. И Дарпэк было бы страшно узнать об этом.

А вот о брате Лядэ она с каждым годом вспоминала все чаще, особенно теперь, когда жила одна в большом городе, вдали от Бэры и Гарпани, от которого редко — раз в полгода — приходили коротенькие письма.

Когда студентов распределяли на практику, Дарпэк хотели оставить в городе, но она попросилась в какую-нибудь северную школу.

В конце августа, когда она добралась до Чубигана, по ночам уже выпадал иней. Все реже сквозь низкие облака проглядывало солнце. Дули резкие, холодные ветры. Два раза прошел снег. Теперь он уже не растаял и выбелил всю тундру.

Узнав в районном центре, что в далеком эвенкийском поселке Лебедином есть начальная школа, Дарпэк решила поехать туда. Оказии долго не было, и девушка, чтобы не опоздать к началу занятий, хотела отправиться в дорогу на лыжах. Однако ее отговорили. Назавтра она встретила ветфельдшера, который собирался в Лебединый.

Ветеринарный фельдшер, молодой человек лет двадцати пяти, сидел спиной к Дарпэк, свесив с нарты ноги, обутые в торбаза. Он часто через плечо поглядывал на девушку, справлялся, удобно ли ей сидеть, и его глаза добродушно улыбались из-под пушистого капюшона.

— Впервые в этих краях?

— В этих впервые, — ответила Дарпэк. — А вы?

— Вторую зиму!

— И правите собаками, как настоящий каюр.

— Приходится, — и коротко рассмеялся.

Собаки бежали быстро, выпятив грудь, до отказа натянув постромки и отбрасывая на дорогу короткие тени.

Уже отпылал на западном горизонте закат, небо густо вызвездило, и над тундрой поднялась большая луна.

— Вы уже ездили в Лебединый? — спросила Дарпэк.

— Прошлой зимой.

— Что он собой представляет?

— С десяток чумов на берегу очень живописного теплого озера, которое почти не замерзает даже в самую лютую зиму. Но на это озеро, говорят, со всей тундры