Давно пришедшая в себя Алла безумно вцепилась в его губы, и так долго их слюнявила и кусала, что гости были вынуждены на протяжении часа орать «горько!», чтобы не показаться неучтивыми. Чтобы сгладить сей конфуз, Иван Иванович быстро объявил танцы, однако и танцующие гости еще долго орали «горько!», пока Алла как насытившаяся пиявка не отпала от Эскина.

Только теперь гости, внимательно изучавшие до этого исцарапанное горным Кавказским хребтом лицо Эскина, стали лукавым шепотом высказывать совсем другие предположения. «И что им от нас надо, – думал измученный свадебным застольем Эскин, – ведь разойдутся кто, куда и все! Никакой памяти!»

Неожиданно Эскин открыл в людях умение быстро забывать старое, погружаясь в совершенно новое.

Благодаря этому умению наука превзошла себя, каким-то непонятным образом соединившись с религией, с душой человека, которая до этого играла роль немого и глухого зрителя.

– Вы уж извините мою дочь, – шепнул Эскину Иван Иванович, отозвав его в сторону, – честно говоря, я и не подозревал, что она такая садомазохистка!

«И почему он лезет не в свои дела, – подумал с неприязнью Эскин, – привык командовать людьми?! И плодить вокруг себя одни усмешки! Ах, эта правильная… чудненькая власть!»

– Все же я хотел бы услышать ваше мнение, – не отставал от него Иван Иванович.

– О чем?! – удивился Эскин.

– О моей дочери?!

– Ваша дочь – само совершенство!

– Н-да, – загадочно пробормотал Иван Иванович и отошел от него как от неизлечимого больного…

«Пусть думает, что угодно», – подумал Эскин, возвращаясь к улыбающейся Алле, которая успела сходить на другой конец стола и вернуть на прежнее место Лулу.

– Я хочу, чтоб эту ночь Лулу была с нами, – шепнула Алла.

– Конечно, – согласился Эскин.

Он уже привык подчиняться этим двум ужасно непохожим друг на друга женщинам, которых объединяла вместе только одна ненасытная страсть к его молодому телу.

Почему-то в глазах Эскина мир утратил свою былую устойчивость. Или потому что он слишком рано окунулся в зрелую жизнь, или потому что еще в его жизни произошло слишком много непредвиденных обстоятельств, даже спокойная и по-своему архаичная семья его родителей очень быстро растворилась в безумной гонке за своей свободой, но нужна ли она, эта свобода каждому смертному человеку?!

И почему множество преступлений в нашем обществе остается безнаказанным?!

Может потому что человек слишком ясно осознает свое собственное несовершенство, а поэтому уже заранее чувствует предательскую греховность любого суда и любого наказания над собой?! Человек – животное, человек – скотина!

И кто может по-настоящему вылепить из него нечто прекрасное и стоящее всего мира и всей Вселенной?!

В эту ночь Эскин был с двумя любимыми женщинами, он был по-своему счастлив забываться с ними в волшебных телодвижениях.

Он чувствовал себя в самой лучшей поре жизни, когда его чувственная зрелость прорывалась сквозь тело и бросалась в темноту другой вожделенной плоти.

Когда он хоть на миг мог забыть, что какой-то таинственный незнакомый ему человек где-то прячет его отца как непостижимую цель своего больного и измученного рассудка. Вот, отчего – жизнь это счастье плюс несчастье.

Яркое южное солнце слепило глаза пробудившемуся дяде Абраму.

От изумления он даже не будил спящую рядом Риту. Над ними о чем-то ласково звенели причудливыми голосами разноцветные попугаи и нежно шептались пальмы.

Ласковое море плескалось совсем близко от их ног.

Плавающая в семи шагах от них гигантская черепаха чем-то напоминала дяде Абраму доисторические времена.

– Маргарита, дорогая, проснись, – прошептал взволнованно дядя Абрам, – мы, кажется, на необитаемом острове!

Действительно, видимые очертания берегов с невысокой горой, заросшей тропическим лесом говорили о том, что они были на каком-то заброшенном острове.

– Клево! – довольно кратко охарактеризовала свое состояние проснувшаяся Рита.

– Жалко только нет людей, – вздохнул дядя Абрам.

– А нужны ли они нам, – улыбнулась Маргарита, – мне, кажется, мы и без них не пропадем!

– Пропасть-то не пропадем, но одичаем, – опять вздохнул дядя Абрам.

– Ладно, иди ко мне, мой воробышек, – и Рита поцеловала дядю Абрама.

Они быстро легли в тени пальм на песок и соединились.

Мощная энергия, подобная органному созвучию, извлекла из дяди Абрама мириады крохотных частиц, и ее нежное лоно тут же жадно проглотило их.

В тот самый момент, когда Рита вскрикнула, дядя Абрам увидел холодные серые маленькие глазки незнакомого человечка, одетого в серый костюм с белой рубашкой и черной бабочкой. Он жадно вглядывался в них из-за пальмы и тяжело дышал.

Как догадался дядя Абрам, это и был тот самый таинственный продюсер, который на протяжении нескольких месяцев издевался над ними и подглядывал с помощью видеокамер.

Теперь он, видно, решил сам без помощи всякого телевидения подглядывать за ними.

Дядя Абрам резко вскочил с Риты и, натянув штаны, побежал за человечком, но тот, хотя и был маленьким, но бежал очень быстро, постепенно поднимаясь на гору.

По-видимому, он очень хорошо знал этот остров, поскольку очень ловко перескакивал через ручьи, прыгая с камня на камень, а иногда пролезая через густые заросли лиан.

У дяди Абрама был только одно желание поймать и задушить этого человечка, каким бы он не был, но он все же был их мучителем!

Однако человечек проворно нырнул в заросли лианы, и пропал из глаз дяди Абрама.

На этот раз дядя Абрам глубоко задумался, разглядывая буйну поросль неведомых джунглей. Интуиция подсказывала ему, что надо было взбираться наверх, на самую вершину горы, как будто что-то страшное и давно знакомое тянуло его туда, наверх. Рита оставалась внизу и наверняка будет его ждать, а потом этот остров не такой уж и большой.

Дядя Абрам стал решительно подниматься, держась руками за лианы, как за крепкие канаты.

Через минуту мимо него пробежала по верхушкам деревьев стайка лемуров.

Еще через несколько минут он остановился как вкопанный, увидев большую, с узорчатым рисунком на спине, змею, чья голова с раскрытой пастью страшно шипела, приближаясь к его лицу.

Что-то шевельнулось в нем, то ли страх, то ли какое-то мучительное воспоминание детства, и он двумя руками схватил змею за шею, и невероятным усилием воли оторвал ее голову от скользкого туловища, уже успевшего обвить его тело несколько раз, и отбросил вниз.

Голова с гулким шумом покатилась по каменистым выступам между деревьев, а он продолжал свой подъем.