сразу говорила — людя на тот берег нельзя ходить. Которая людя ходил, назад никогда не приходила. Наша в тайга кушать умеет достать, дорога искать будет, на прииск назад пойдет. Пусть эта проклятый золота совсем пропадай.

Лин махнул рукой, и китайцы один за другим стали быстро подниматься вверх по уступчатому краю распадка.

— Они-то в тайге короедами пропитаются, шишки жрать будут, корешки всякие, — тоскливо стал объяснять соседям высокий худой мужик, державший в руке вместо ружья остро заточенный топор. — А нам, православным, видать, только одно остается.

— Чего?

— Так сами слыхали, как тот казачок гуторил: поначалу одного кого-нибудь сожрем, кто посправнее, потом — на кого масть выпадет.

— На тебя и выпадет, чтоб не каркал, стрём не нагонял.

— Во мне теперя исть нечего. Одни кости — и те без ей попрели. Втору неделю ни капелюшки. Я уж ее скус позабыл. Весь бы свой фарт счас за черпачок спиртяги спровадил. Глядишь, душа на место бы воротилась. А то ей, грешной, куды как неуютно в нонешнем положении.

— Так спроси у казачков. У них небось и занюхать чем отыщется.

— Хрень ему в ноздрю, чтобы нутро не бередил!

— Ему только попервости черпачок, а потом и четверть затребует.

— Глянь-ка, революцонеры наши тоже кудай-то засобирались.

Несколько боевиков во главе с Головановым, отделившись от беспорядочно сгрудившейся толпы, двинулись по берегу в сторону, откуда ждали казаков.

— Из-за их окаянства и не сложилось все. Яшка ихний в крест из винта пулял, целкость свою правил.

— Виданное ли дело, чтобы господа да жиды в разбойную стать подавались! Вот наш фарт на ту сторону и скатился.

— Не пущать их, и все дела!

Голованов жестом остановил свой отряд, испуганно ощетинившийся револьверами, и, выступив вперед, срывающимся от волнения голосом стал выкрикивать слова, малопонятные большинству из столпившихся напротив. Неожиданные паузы, которые он делал между предложениями и словами, не то отыскивая нужные мысли, не то давая время слушавшим осмыслить сказанное, превращали его и без того маловразумительную речь в почти бессмысленный для собравшихся набор слов.

— Друзья! Товарищи по общей борьбе! Обращаюсь к вашему разуму… Призываю всем вместе осмыслить… случившееся. У нас с вами общий враг и, можно сказать, общая цель. Добиться этой цели возможно… при условии профессионального революционного руководства. Которого мы в настоящий момент лишились. Единственный выход — вернуть в строй… в наш общий строй… нашего боевого товарища Якова. Все слышали, что говорил этот жандармский приспешник. Товарищ Яков попал в засаду. Ему срочно необходима боевая помощь. Наш отряд идет ему на выручку. После чего мы вольемся в ваши ряды… и все вместе… под руководством товарища Якова продолжим преследование… Чтобы одержать неизбежную победу.

— Яшку, что ль, выручать наладились?

— Ну.

— Его в землю зарыть живым мало. Из-за его теперь пропадаем.

— И зароем, коли живыми отседа уйдем.

— Подыхать, что ль, здесь собрался?

— Подохни ты сперва, а я подожду.

— Может, правда, пущай выручают? Тогда и спросим как следовает.

— Ты, что ль, знаешь, как следовает?

— Без вожака на ровном месте спотыкнешься. А из тутошнего дальняка и вовсе в некуды упрешься.

— Ежели все же за казачками канать? Покуда либо мы, либо они.

— Так они тама, а мы тута.

— Робя, а давай ночью через шивёру? Много они в темноте нас положат?

— Сам-то в темени чего делать будешь? Друг друга потом не отыщем.

— Мечем атанду, робя! Окромя костлявой, ничего нам теперя там не отломится. Спасаться надоть.

— Верно гуторишь. На ту сторону подаваться — лучшей с лешаком целоваться.

— Лешак тебе за такое уважение обратну дорогу укажет.

— Тута без тунгусов и лешак не поможет. А они надысь еще посбежали, как только этот хребтик увидали. Только и слыхать было — шайтан да шайтан…

— Пускай за своим Яшкой поспешают, все ртов меньше будет. Лошадки казацкой на каждое едало всего ничего.

Голованов махнул своим: уходим, и его отряд, пятясь, а потом, развернувшись, бегом заспешил по берегу в обратную сторону.

— За смертью господа-товарищи побежали. Ишь, как торопятся, — хмыкнул им вслед заросший до самых глаз бородой верзила, первым вступивший в переговоры с Иваном Рудых. Судя по всему, к нему теперь поневоле переходила роль вожака оставшихся двух десятков растерявшихся до злобной истеричности бандитов.

— Нам теперь за ней в какую сторону подаваться?

— Чего за ней бежать? Сама тебя отыщет. На самом виду стоишь.

— Значится так… Кто за конягой пойдет? Заодно проверим — на крюк казачки берут, иль помытаримся еще в обратну сторону, — спросил верзила, одного за другим оглядывая подельников.

Кто опустил голову, кто взглядывал на соседа и торопливо отводил глаза, кто, словно примеряясь, косился на кипящую бурунами шиверу.

— Он хоть и верховой, обученный, а долго стоять не будет. Развернется к своим, погрызете тогда конинку на том свете, — продолжал увещевать новоявленный вожак.

— Эхма, — решился наконец стоявший около верзилы молодой парень, совсем недавно по дурости связавшийся с приисковой шпаной. — Что так помирать, что эдак. Позвольте рабу Божьему Никите за ради обчества пострадать. В случае чего не того вы это, значит, того самого… Помяните.

Скинул штаны и рубаху, перекрестясь, нагишом вошел в реку и стал боком, клонясь к течению, переходить шиверу. Добравшись до неподвижно стоявшего коня, тоскливо косившего на него погасшим глазом, подхватил свисавшую в воду узду и обнял коня за шею, словно благодарил за возможное спасение и за то, что покуда живой.

— Пошли, что ль, бедолага, — всхлипнув не то от подкативших слез, не то от холода, прошептал он на ухо коню и потянул за узду. Медленно, словно нехотя, они двинулись наискось через реку.

С высокого уступа, укрываясь за густыми ветвями стланика, подъесаул и Иван Рудых смотрели, как парень с конем приближаются к противоположному берегу.

— Как думаешь, не обманут?

— Куда им теперь деваться? — облегченно вздохнул Иван. — Вроде не вовсе дурные. Уйдут — нашим сигнал подать надо, что все сладилось.

— Орочон подаст. Он, что