– Какой позор! – поддержала мужа Майя.

– Так ведь любовь, сударыня! Я слышал, она влюбилась в Барона, когда он еще не был Бароном… ну, то есть еще не стал предводителем шайки. Он-то у женщин всегда большой успех имел: мужчина видный, обходительный. Ну, несколько замужних дамочек и не убереглись, преподнесли своим благоверным ветвистые подарочки.

– Какой позор! – повторил слова жены дворецкий.

– Само собой, без дуэли не обошлось. Барон заколол одного рогача, а тот оказался племянником какой-то очень важной персоны… В общем, хоть дуэль была честная, по всем правилам, дело повернули по-другому, Барона обвинили в убийстве, и пришлось ему бежать. Вы же знаете, господин Ральф: закон что дышло! Ну, и что ему оставалось делать? Сколотил шайку и начал купцов «трясти»…

– И эта мерзавка сбежала из дома к любовнику?

– Сбежала, господин Ральф. Только любовниками-то они еще не были, мне так кажется. А вот когда она перерезала глотку Вайсу, тогда и стали. И не расставались вплоть до самой смерти в огненной ловушке.

Майя, не выдержав, тихо и робко спросила:

– А вам… не было их жалко?

– Если честно – было, сударыня, – вздохнул Трюкач. – Еще как было! Вместе горе мыкали, вместе по лезвию бритвы ходили… Да ведь куда денешься? Не зря говорят: своя рубашка к телу ближе. Его сиятельство могли меня отправить на лютые пытки, на самую жуткую смерть, а оказались великодушны, на службу к себе приняли, да еще не рядовым, а сразу старшим десятником! Значит, я должен был отплатить добром за добро и сделать так, как им угодно. А уж когда этот сукин… простите, сударыня! – предводитель-то мой бывший пырнул меня кинжалом, тут и последние сомнения исчезли. Дай боги здоровья господину Гумару, что надоумил кольчугу под куртку надеть, а то не пришлось бы мне сейчас с вами беседовать! В самое сердце метил, Барон демонов…

* * *

Захмелевшая Эйрис, в последний раз обведя взглядом убогую комнатку, где они с госпожой прожили столько лет, утерла слезы и махнула рукой:

– Ну, посидели на дорожку, и хватит! Поднимаемся! Пора ехать.

Глава III

Туча, еще совсем недавно видневшаяся в большом отдалении, заволокла зубчатые вершины гор, словно укутав их грязно-серой пеленой. Она приближалась с невероятной скоростью, а молнии, прежде вспыхивавшие по ту сторону перевала, теперь вспарывали небо в опасной близости от изрядно напуганных всадников.

Бывший сотник Монк, успевший мысленно обозвать себя самыми крепкими словами, какие только помнил (за то, что попусту потратил время на постоялом дворе, описывая свой героизм в ту ночь, когда шла расправа над разбойниками), смотрел на водную преграду, которую им предстояло преодолеть вброд, и ощущал нехороший холод в животе. Рисковать жизнью ему совершенно не хотелось, а судя по тому, как храпел и дергал головой его конь, четвероногий друг человека и подавно не испытывал ни малейшего желания увековечить себя вместе с хозяином в посмертной статуе, будь она мраморной, бронзовой или даже позолоченной.

Лошадь молодого стражника упорно пыталась пятиться назад, не обращая внимания на угрожающие окрики, рывки поводьев и даже удары хлыстом. Хотя сам стражник, похожий на человека, который перед смертью просит друзей не поминать его лихом, не особо и усердствовал, наказывая заупрямившуюся скотину лишь для виду: чтобы господин Монк, упаси боги, не подумал, будто он проявляет нерадивость. А в глубине души он страстно молил тех же богов вразумить начальника, послав ему спасительную мысль: пока не поздно, повернуть лошадей обратно и переждать непогоду на том самом постоялом дворе, где так тепло, уютно и так вкусно кормят.

Мелкий ручей, вобрав в себя дождевую воду и грязь, вышел из берегов и превратился в бурлящий поток, разбухая на глазах со скоростью, которую люди, никогда не бывавшие в горах, даже не могут вообразить. Рокочущий рев пенящейся темно-коричневой воды, нарастающий с каждой секундой, леденил и кровь, и внутренности.

Бывший сотник шептал трясущимися губами молитвы, мысленно проклиная и графа, и Гумара, и ненужного свидетеля, из-за которого ему придется все-таки поставить жизнь на кон.

Хольг не прощает тех, кто служит ему без должного рвения и усердия. Он ясно дал понять: ответы на интересующие его вопросы должны быть получены и доставлены в самое краткое время. Конечно, стихийное бедствие всегда и везде считалось уважительной причиной… Но вот сочтет ли граф этот ручей, разлившийся из-за грозы, бедствием? Поверит ли, что он превратился в весьма полноводную и бурную реку? А если еще проклятый мальчишка нашепчет: мол, не так уж и велика была опасность, а бывший сотник струсил, не захотел мочить сапоги в грязной водице… Тогда не видать ни почетной отставки, ни обещанного развода с Вейлой!

Яростно мотнув головой и стиснув зубы, Монк пришпорил коня, заставляя его идти в воду. Жеребец тонко, пронзительно заржал, будто отчаянно пытался вразумить явно свихнувшегося хозяина. И тут ослепительная ветвистая молния вспорола сгущающиеся сумерки рядом, в какой-то полусотне шагов, громовой удар больно стегнул по ушам, перепуганные лошади заметались. Словно разверзлись хляби небесные, и ледяные струи дождя обрушились на всадников, стегая их, как колючими плетьми, в одно мгновение промочив до нитки.

– Вернемся, господин сотник! Ради всех святых, вернемся на постоялый двор! – завопил, надрывая голос, стражник.

Монк готов был расцеловать его. Раз первым заговорил о возвращении – значит, не донесет. Сделав вид, что задумался – на какую-то пару секунд, только для престижа, – он махнул рукой:

– Поворачиваем!

Лошадей не пришлось ни подстегивать, ни пришпоривать – они сразу же взяли в галоп, развив максимально возможную на раскисшей дороге скорость. Поэтому очередная молния, ударив в то самое место, где только что находились два всадника, попусту растратила свою смертельную силу.

* * *

Створки ворот почти бесшумно, с едва слышным скрипом, раскрылись.

Хольг чувствовал такую усталость, был так измотан и опустошен, словно вместо аудиенции у Правителя ему пришлось побывать в жестокой рукопашной схватке. Поскорее бы очутиться в горячей ванне, которая всегда так хорошо помогает, снимает мышечную боль и нервный озноб… Но вместо того, чтобы въехать без промедления во двор усадьбы, граф удивленно осмотрел опорные столбы, переводя взгляд с одного на другой. Удивление постепенно сменялось раздражением: Хольг никак не мог понять, почему ему кажется, будто что-то изменилось, и досадовал на себя.

Ах, конечно же! Исчезла яма и росший на ее краю куст – тот самый, под которым прятался разбойничий лазутчик.

– По чьему приказу? – указав на свежий пологий холмик земли, коротко спросил он у дежурного стражника, застывшего