колес и грохочущие удары водяных струй по крыше кареты.

* * *

Хольг неторопливо проглотил последний кусочек, допил вино и кивнул Ральфу, подавая знак, что ужин окончен. Дворецкий проворно поднес господину свежую салфетку, граф утер губы и бросил ее в опустевшую тарелку.

– Уберите со стола, потом пришлите ко мне старшего десятника.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

* * *

Скромная трапезная придорожной гостиницы показалась двум промокшим до нитки людям раем земным: настолько там было тепло, уютно, спокойно. Тяжело дыша, они застыли на пороге, смущенно улыбаясь посетителям, с которыми простились совсем недавно.

Те встретили их громким радостным гулом.

– Я же говорил: останьтесь, подождите, гроза будет! – качая головой, воскликнул длинноусый. – В речку-то хоть не полезли?

– Не п-полез-з-зли… – с трудом шевеля губами, отозвался Монк.

– Хвала богам! Хоть на это ума хватило…

– Да вы же насквозь промокли! – ахнула хозяйка, выскочившая из кухни на шум. – Вам надо немедленно переодеться, а то расхвораетесь!

Бывший сотник, запоздало сообразивший, что запасная смена одежды и белья осталась в притороченных к седлам сумках, беззвучно выругался от досады. Выходить снова под проливной холодный дождь ему совершенно не хотелось, а посылать стражника было рискованно: вдруг озлобится и все-таки наплетет графу всяких небылиц!

– Ничего страшного, голубушка. Мы и так обсохнем… Люди привычные, закаленные…

– А рисковать-то попусту зачем?! Ну-ка идите за мной, быстро! От мужа-покойника осталась одежда, посмотрим, может, вам и подойдет.

Монк, поломавшись еще немного для приличия – мол, не стоит беспокоиться, невелики господа, – последовал за хозяйкой, мысленно обдумывая, как бы лучше намекнуть ей, что с затянувшимся вдовством стоило бы распрощаться. Сзади грузно топал стражник.

«Лучше всего, если бы одежда муженька пришлась впору, тогда скажу: надо же, как хорошо сидит, будто на меня пошита! Вроде и ненавязчиво, безо всякого намека, а если сказать с выражением да прямо в глаза при этом посмотреть… Не каменное же у нее сердце!»

* * *

Хольг медленно откинулся на спинку кресла, не сводя внимательного, испытующего взгляда с человека, вытянувшегося перед ним в струнку.

«А ведь я до сих пор не знаю, как его зовут!» – внезапно подумал он, искренне удивившись, почему такая простая мысль не пришла ему на ум раньше.

– Я позвал вас по важному делу, старший десятник.

– Я весь внимание, ваше сиятельство, – почтительно отозвался Трюкач, склонив голову.

– Прежде всего, как ваше имя?

– Гийом, ваше сиятельство.

– Довольны ли вы службой, Гийом?

– Доволен, ваше сиятельство. Премного доволен и благодарен.

– Это хорошо, что вы благодарны. Надеюсь, вы понимаете, что я рисковал вызвать неодобрение и даже осуждение высшего общества, беря вас на службу к себе…

Хольг сделал паузу.

– Понимаю, ваше сиятельство, – тихим, но твердым и уверенным голосом произнес Трюкач. – Моя жизнь принадлежит вам, и я сделаю все, чтобы вы никогда не пожалели о своем великодушии.

– Слова достойного человека! – одобрительно кивнул Хольг. – Я все больше убеждаюсь, что не ошибся в вас. Как жаль…

Он снова запнулся, сделав вид, что эти слова случайно слетели с его губ.

«Так, теперь немного нахмуриться, отвести взгляд, будто чем-то смущен и расстроен…»

– Сядьте, Гийом! – внезапно распорядился граф, указывая на стул, стоявший недалеко от кресла.

Изумленный Трюкач повиновался скорее инстинктивно, нежели осмысленно, чуть слышно пролепетав: «Слушаюсь, ваш-ш-шшш…» Окончание графского титула он произнес чуть слышно, почти шепотом.

– Поверьте, мне очень, очень неприятно говорить то, что я сейчас скажу. Я дорого дал бы, чтобы в этом не было необходимости…

«Опять нахмуриться, сплести пальцы, сжать губы и вздохнуть, потом постучать по подлокотнику…»

– Меня сегодня вызывали во дворец, к Правителю. Думаю, вы слышали об этом.

– Слышал, ваше сиятельство, – кивнул Трюкач, с нарастающей тревогой следя за изменившимся лицом господина.

– Правитель пожелал узнать все подробности той ночи… ну, вы понимаете, о чем я говорю.

– Понимаю, ваше сиятельство.

– Ни для кого не секрет, что наш Правитель – да продлят боги его дни! – слабоволен, мнителен и не способен принимать быстрые и бескомпромиссные решения.

– Э-э-эээ… – Трюкач замялся, не зная, как реагировать на подобные слова. С одной стороны, это истинная правда, знакомая любому мальчишке; с другой – подданному не подобает хулить Правителя, даже в достаточно деликатной форме.

– Поэтому я совершенно не ожидал его бурной реакции, – продолжал Хольг, будто не заметив замешательства Трюкача. – Поистине, он повел себя так, будто в нем внезапно взыграла кровь деда!

Граф снова нахмурился, но на этот раз не отвел взгляда, а, напротив, посмотрел прямо в глаза Трюкачу с жалостью и нескрываемым гневом.

– Я дал слово пощадить вас, простить и забыть ваше прошлое, и я сдержал его. Не так ли? – резко, отрывисто спросил он.

– Так точно, ваше сиятельство!

– Но я повинуюсь Правителю! А он, к несчастью, придерживается другого мнения…

* * *

Бывший сотник Монк вновь с искренним сожалением убедился, что боги, наделив его недюжинной силой, статью и выносливостью, одновременно поскупились на ум и везение.

Одежда мужа-покойника пришлась впору не ему, а молодому стражнику. Она облегала его фигуру как влитая, без единой морщинки. Вдовушка, постучав и войдя в отведенную для примерки комнату, даже растроганно всплеснула руками, приговаривая: «Ох, прямо как мой Паул, один в один!» А стражник, глупо ухмыляясь, отозвался:

– Ну надо же, как хорошо сидит, будто на меня пошита!

Монк, героическим усилием сдержав поток площадной брани, уже готовой сорваться с губ, и пытаясь застегнуть пуговицы рубахи, никак не сходившейся на его широкой груди, с запоздалой, бессильной злостью подумал:

«Надо было его, подлеца, первого в воду погнать! Утоп бы за милую душу, а с меня взятки гладки: стихийное бедствие! Э-эх, не догадался, дубина!»

* * *

Изумленный привратник прильнул к забрызганному водой оконцу, потом протер глаза. Убедившись, что зрение его не обмануло, он со всех ног выскочил из сторожки под ливень и торопливо принялся вытягивать из воротных колец крепкий дубовый засов.

Через считаные секунды в открывшийся проем въехала четверка вороных лошадей, запряженная в карету, на дверце которой красовался герб Хранителя Печати.

* * *

Граф говорил неторопливым, бесстрастным голосом, но по всему было видно, что это спокойствие дается ему очень нелегко:

– Не знаю, что нашло на него. Просто не знаю! Он никогда не проявлял такую… – Хольг замялся, будто подбирая подходящее слово, и мысленно отметил, что Трюкач, хоть и держится просто превосходно, все больше нервничает, – такую… ожесточенность. И такое упрямство! Он прямо и недвусмысленно заявил, что не одобряет моей мягкотелости и требует, чтобы ни одного разбойника из шайки Барона не осталось в живых. Да, прямо так и выразился! Вы