Гестия, не Гера, не Афина, не Афродита. Какая-то иная богиня, которую греки не успели придумать.

…«предел упругости», который не стоит переходить

А может быть, всё дело в том, что тяжёлое прошлое не проходит даром. В сопротивлении материалов есть такое понятие, «предел упругости». До этого предела, нагрузки не страшны, снимешь нагрузки, материал полностью восстановится. Всё меняется, когда нагрузки превышают «предел упругости», в прежнее состояние возвратиться не удаётся. Остаётся остаточная деформация в виде рубцов и трещин. Начинается процесс разрушения, хотя материал не сразу обнаруживает свою ломкость.

Точно также и у людей, огромные лишения, долгие годы унижения, затравленности, не проходят даром. Они за пределом человеческого «предела упругости». Остаются рубцы, которые рано или поздно дают о себе знать. Мы или страдаем от этих «рубцов», не будучи в состоянии от них излечиться. Или пытаемся убежать от той жизни, в которой получили эти рубцы.

Наш поэт позже вспоминал, что в лагере у него не было даже брюк, и когда их перегоняли через какой-то город он шёл по городским улицам в одних кальсонах. Такие унижения забыть невозможно, они напоминают о себе вновь и вновь. Естественно, что хочется компенсировать эти тягостные воспоминания постоянной заботой о близких, чтобы не было у них нужды, чтобы никогда не пришлось им в одних кальсонах по городским улицам.

Но при этом естественная забота о близких может превратиться в мелочную опеку, в нелепое мельтешение, которое как раз мешает близким спокойно принять заботу о них. Как не парадоксально, в подобных случаях, чем больше стараешься, тем хуже результат.

Возможно, годы лишений, нищеты и для жены поэта не прошли даром. Остались рубцы, которые нет-нет, но давали о себе знать. Она не скандалила, не жаловалась, но душа её потеряла упругость. Её всё меньше радовали житейские заботы мужа, достаток, чистые простыни.

Что явилось причиной этой её надломленности?

Что ей мешало после стольких лет лишений отдаться спокойному течению размеренной, благоустроенной жизни?

Вопросы, вопросы, вопросы без ответов.

Житейская мудрость в таких случаях выносит свой безапелляционный приговор «с жиру бесится» (хотя это «с жиру» в разных случаях означает разное). Но разве можно сытого человека попрекать тем, что он забыл голодные годы. Или обвинять детей в том, что они забыли, чем пожертвовали ради них родители.

…существует ли объяснение «непостижимых» поступков женщины?

Есть другая, столь же «глубокая», житейская мудрость: «значит, не любила». Как будто «нет» сегодня исключает «да» вчера. Такой вот своеобразный Платон[660] в житейском изложении: есть некая идеальная модель «любви», по-видимому, хранящаяся в стороне от нас всех (на небесах?), которой и измеряются наши любови и любовишки.

Оставим банальности. Без них в нормальной жизни не обойдёшься, что-то должны говорить родители детям, муж жене, власть своим подданным. Мир рухнет в тартарары без внятных, даже категоричных, ответов. Но сама жизнь, её реальность, реальные отношения между родителями и детьми, мужем и женой, властью и её подданными, состоят только из «трудных случаев», которые невозможно свести к банальностям.

Возможно всё дело в том, что нам не хватает подробностей, деталей, не хватает воспоминаний, которые что-то прояснили бы в поступках жены поэта. Но вряд ли они могли подсказать что-то вразумительное, если это тот самый случай, когда «вещь сама по себе» отсылает нас к метафизике или к экзистенциальным проблемам. К «потаённому», которое обнаруживается (раскрывается) именно в кризисных (пограничных) ситуациях жизни. Обнаруживается всегда неожиданно, всегда прозрением, всегда за порогом обыденного, житейского. Нам же остаётся только додумывать, домысливать, это наше право, тем более, когда не названы имена.

Что до экзистенциальной интерпретации, она не может быть единственной. Додумывая, домысливая, мы можем только преодолеть порог банальности. А дальше приходится допускать, что противоположная интерпретация может быть столь же истинной. И удивляться, и радоваться тому что жизнь способна разбить наши представления о ней.

Кто знает, может быть, дело даже не в «пределе упругости», просто обнаружилось (раскрылось) то, что накапливалось давно, уже в самые начальные, счастливые (по-настоящему счастливые) дни, а прорвалось в сытой и благополучной жизни. Логика жизни описывается неэвклидовой математикой не меньше, чем эвклидовой. Классический пример из литературы «Гедда Габлер» Генриха Ибсена[661]. Всё размеренно, чинно и благородно, о лишениях, житейских заботах, и говорить не приходится, а потом, неожиданно для окружающих, женщина пошла и застрелилась.

…жена ушла

Так или иначе, однажды, жена поэта ушла от него к другому. Вновь к литератору, хотя и не к поэту. Об этом, третьем, не будем долго распространяться. Вновь не будем называть имя, также достаточно известное любителям литературы. Нас больше интересует то, что произошло между двумя, между мужчиной и женщиной. И не имеет значения, правы мы, или нет, в конце концов, мы только ставим вопросы, не более того.

О ней в этой её новой жизни мало что известно. Для нас главное, ушла, решилась, ничто её не удержало.

…удивление, обида, горе

О нём, о поэте, от которого ушла жена, мы знаем чуть больше. Сохранились воспоминания близкого к этой семье литератора. Они достаточно убедительны, поэтому позволю себе их процитировать.

«Нельзя передать его удивления, обиды и горя.

Эти три душевных состояния обрушились на него не сразу, а по очереди, именно в таком порядке. Сначала он был только удивлён – до остолбенения – и не верил даже очевидности. Он был ошарашен тем, что так мало знал её, прожив с ней три десятилетия в такой близости. Он не верил, потому что она вдруг выскочила из своего собственного образа, в реальности которого он никогда не сомневался. Он знал все поступки, которые она могла совершить, и вдруг в сорок девять лет она совершила поступок, абсолютно им непредвиденный. Он удивился бы меньше, если бы она проглотила автобус или стала изрыгать пламя, как дракон. Но когда очевидность сделалась несомненной, удивление сменилось обидой. Впрочем, обида – слишком слабое слово. Он был предан, оскорблён и унижен. А человек он был самолюбивый и гордый. Бедствия, которые он претерпевал до тех пор, – нищета, заключение, не задевали его гордости, потому что были проявлением сил, совершенно ему посторонних. Но то, что жена, с которой он прожил тридцать лет, могла предпочесть ему другого, унизило его, а унижения он вынести не мог. Ему нужно было немедленно доказать всем и самому себе, что он не унижен, что он не может быть несчастен оттого, что его бросила жена, что есть много женщин, которые были бы рады его полюбить. Нужно жениться. Немедленно. И так, чтобы об этом узнали все. Он позвонил