Пленных было немало, много лошадей, оружия досталось дружинникам. И только одно огорчало Ярослава Всеволодовича: магистр ордена Вольквин избежал плена. С небольшой кучкой именитых братьев-сотрапезников еще задолго до начала сражения с полками князя Ярослава он спешно покинул место битвы.

Воспользовавшись тем, что новгородский князь с дружиной сражается с ливонскими рыцарями, литвины напали на Русу. Взять города они не смогли, но опустошили окрестности, разорили церкви, монастыри, угнали в полон немало мужиков, женщин, детей. Князь Ярослав из-под Юрьева спешно направился к Русе. В непрерывных походах, сражениях он пытался заглушить боль утраты сына, на которого возлагал множество надежд и планов. Правда, подрастал Александр, но он еще был мал для походов, и это огорчало Ярослава Всеволодовича.

— Государь, литвины ушли в Ижорскую землю, — доложил воевода сторожевого полка Ярмил Лукич, сменивший умершего от множества ран Федора Якуновича. — Коли поспешить, то к вечеру можно настигнуть. Идут они медленно, ибо награбили немало.

— Велико ли войско? — не отрывая взгляда от карты, поинтересовался князь.

— Тысячи три, а может, и поболее будет. Кроме того, всадников с полтыщи, с обозом столько же. Все оружны, на многих надеты наборные кольчуги.

— Приготовились, не то что в иные годы, — озадаченно протянул Ярослав. — А что, рыцарей ордена, часом, среди литвинов нет?

— Не видел, государь, — с готовностью ответил воевода.

— Ты, Ярмил, поезжай к своим мужикам, да глаз с литвинов не спускайте, — погрозил перстом князь. — Хитер ворог, места ему ведомы, и числом войско немалое. А посему дам я тебе еще три сотни конных гридей. Своих отдаю, переяславцев! Пока мы будем идти к Ижоре, ты обойди литвинов и закрой им путь отхода в свои земли. Сколь можно за ними по лесам гоняться? Надобно всех и разом! — выразительно рубанул рукой Ярослав Всеволодович.

Вечером войско стало на отдых. Литвины были близко. Еще один переход в три версты, и передовой полк нагнал бы их обоз. Но Ярослав решил не спешить. Что обоз, коли главное — разгромить основные силы. Всю ночь приносили дозорные вести: где расположились литвины, сколько их. Ярослава Всеволодовича интересовало, есть ли в войске княжеские стяги или воинов привели старшины. С рассветом новгородский князь повел полки на ворога. Удар был настолько неожидан и стремителен, что не успевшие продрать глаза после сна литвины долго не могли понять, что же происходит, откуда появились суровые бородатые воины, всадники, сверкающие чешуйчатыми рубахами и островерхими шлемами. Тот, кто поднял меч, был убит; кто пытался скрыться, того настигала стрела; тех же, кто опускался на колени и сдавался на милость победителя, ждал плен. Более двух тысяч литвинов нашли свою смерть в Ижорской земле в то утро, почти тысяча воинов предпочла позорный плен, три сотни коней, огромное количество оружия и доспехов, множество возов с добром из захваченного обоза — награда победителям. Ярослав был счастлив. Подойдя к горе сложенного оружия, он, расхохотавшись, произнес:

— Здесь столько мечей, что нам пристало ли страшиться Чингисхана?! Пускай трясется от страха перед татарами мой брат Юрий! — И, обернувшись к стоявшим позади него воеводам, добавил: — Не ему, мне подобает сидеть на великом столе!

— Ужель пойдешь на брата? — испуганно выдохнул кто-то из воевод.

— Володимир что Новгород. Сесть на володимирский стол — не велика честь. А вот править Южной Русью, Киевом, — возвысил голос князь, — честь великая! Еще придет время, и будут звонить колокола Святой Софии во славу нашу!

Прошел год. Ярослав, казалось, утихомирился. Он не покидал Новгорода, правил осторожно, разумно. Новгородцы, пришедшие из похода супротив Литвы, воздавали князю хвалу и честь, дружина отдыхала, нагуливала силушку, а сам князь предавался охоте, кулачным боям и обучению сына Александра, которому шел двенадцатый год. Ростислава, разом постаревшая после смерти Федора, проводила все время в молитве, оплакивая безвременно, во цвете лет ушедшего первенца. Она жила в Переяславле, в монастыре, хотя пострига не приняла.

Ярослав, хотя и не показывал вида, тяготился тихим житьем-бытьем. Наконец, решившись, он устремился в Ростов к племяннику Васильку Константиновичу.

— Да ты пойми, — уговаривал он молодого князя, — самое сейчас время пойти походом на Киев. Южной Русью владеют извечные враги наши — Ольговичи! Они, что голодные псы, передрались из-за великого стола. Ноне на нем сидит Изяслав Мстиславич смоленский. Михаил черниговский ослабел, потеряв землю галицкую, отдал князю Даниилу Перемышль, сам ушел в отчину. Половцы, пограбив вволю в Галиче, ушли в свои степи.

— А что скажет великий князь? Как без его дозволения идти в поход?

— Ты сам князь, и мой брат тебе не указ!

— Он посадил меня на стол, ему крест целовал.

— Эко ты какой! — воскликнул Ярослав. — Не век же тебе под ним ходить. Пора и своей головой жить.

— А коли татарвя придет, что тогда? Я с войском чужую землю воюю, а ворог на моей земле чинит зло.

Долго еще уговаривал Ярослав своего племянника выступить дружиной с ним в поход, но Василька, несмотря на молодость, был осторожен. Он не забыл позора, пережитого им в юности, когда, поддавшись уговорам, он чуть было не выступил с ростовской дружиной против великого князя. Потому он решил: самому на Киев не идти, но дружиной помочь.

В конце июля переяславские, новгородские и ростовские полки, ведомые Ярославом, вошли в Черниговское княжество. Князь Ярослав Всеволодович, закрепившись в Рюриковой столице, решил утвердиться и в Ольговой. Михаил черниговский, почти не оказав сопротивления, бежал в Галич, а Ярослав, согнав с киевского стола князя Изяслава смоленского, сам сел на великий стол Южной Руси. Но в полной мере натешиться великокняжеской властью ему не пришлось: тревожные вести с северо-востока позвали Ярослава Всеволодовича в Новгород.

Лето подходило к концу. Зыбок был мир, неустойчив, но Юрий Всеволодович радовался затишью. Спешно укрепляли Владимир, Нижний Новгород, в Городце принялись насыпать новый вал, углублять ров, в мордовских лесах, под Городцом устраивались засечные полосы. И Роман, и Андрей, высылая заставы, на дальних подступах вылавливали татарских доглядчиков и иных подозрительных людишек, шедших на Русь. Каждая лодка, насад перетряхивались от носа до кормы в поисках вражеских лазутчиков. Андрей почти не появлялся в Городце. С двумя десятками таких же, как и он, молодых, отчаянных молодцов не раз появлялся под стенами полуразрушенного Ошела, днями просиживал в потаенных местах, наблюдая за жизнью татарских становищ, действиями их конницы, пытаясь распознать значение множества флажков, с помощью которых темники управляли войском. Он похудел, осунулся, зарос волосом, но, несмотря на лишения, оставался таким же жизнерадостным, как и прежде. С завидным постоянством, раз в две недели, Андрей отправлял гонца в Городец с двумя письмами: к великому князю и отцу Роману. В последнем из них он писал: «…татары же к Городцу не пойдут. Места у нас лесистые, летом непроходимые, а зимой по льду Волги тоже далеко не уйдешь, ибо татары наваливаются всей силой разом, обтекая войско с обеих сторон, окружая его. На реке же берега круты, для боя места мало. Коли нужда будет, так я один с городецкой дружиной стану заслоном на Волге и стоять буду супротив всей силы татарской. Верь мне, великий князь. Татарва силы копит, но пойдет на Русь со стороны Дикого поля». Получая подобного содержания письма, Юрий Всеволодович всякий раз обращался к карте, сверяя новые сведения с уже полученными иным путем. И чем больше его пытались уверить, что враг поначалу пойдет на Южную Русь, тем тревожнее становилось у него на душе, ибо южные княжества слабы, обескровлены междоусобицей и не смогут оказать достойного сопротивления татарам. В этом его еще раз убедил поход Ярослава на Киев.