протоколе. Если я не могу как следует объяснить, что имеется в протоколе, не понимаю, как могу объяснить все это дело. Если хотите, можете сами это прочесть, все материалы в вашем распоряжении.

Он положил протокол на край стола. Мартин Бек равнодушно перелистал дело и потом посмотрел на фотографии, сделанные на месте происшествия, на последних страницах этого сочинения. На фотографиях была кухня, гостиная и каменная лестница. Все в образцовом порядке, чистое и красивое. На лестнице было несколько маленьких пятнышек, величиной с булавочную головку. Не будь они обозначены белыми стрелками, никто бы их и не заметил. Он передал документ Кольбергу, с минуту барабанил пальцами по подлокотнику и потом спросил:

– Матссона ты допрашивал здесь?

– Да, в этом кабинете.

– Вы, наверное, долго разговаривали.

– Да, он был вынужден дать самые подробные показания.

– Какое впечатление он на тебя произвел? Я имею в виду, как человек.

Баклунд уже был настолько раздражен, что не мог сидеть спокойно. Он непрерывно перекладывал с места на место предметы на полированной столешнице и наконец вернул все в первоначальное, образцовое состояние.

– Какое произвел, такое и произвел, – заявил он. – Обо всем до мельчайших подробностей сообщается в протоколе. Я уже это говорил. Кроме того, драка произошла на личной почве и Матссон, в конце концов, не хотел делать заявление. Не понимаю, что вы хотите знать.

Кольберг вообще не заглянул в протокол и отодвинул его в сторону. Потом предпринял последнюю отчаянную попытку:

– Мы хотим знать твое личное мнение об Альфе Матссоне.

– У меня нет никакого личного мнения, – сказал Баклунд.

Когда они выходили, он сидел за столом и читал протокол. Взгляд у него был упрямый и решительный.

– О боже! – воскликнул Кольберг в лифте.

У Бенгта Йёнссона был одноэтажный домик с открытой верандой и палисадником. Калитка была открыта, на дорожке сидел на корточках у детского велосипеда светловолосый загорелый мужчина. Руки у него были испачканы маслом, он пытался надеть на колесо соскочившую цепь. Рядом с ним стоял мальчуган лет пяти с гаечным ключом в руке и с интересом наблюдал за тем, что он делает.

Когда Кольберг и Мартин Бек вошли в открытую калитку, мужчина встал и вытер руки о штанины брюк. Ему было около тридцати, он был в клетчатой рубашке, грязных брюках цвета хаки и деревянных башмаках.

– Бенгт Йёнссон? – спросил Кольберг.

– Да, это я.

Он недоверчиво смотрел на них.

– Мы из стокгольмской криминальной полиции, – сказал Мартин Бек. – Мы пришли, чтобы попросить вас предоставить нам кое-какую информацию об одном вашем друге, Альфе Матссоне.

– Друге, – покачал головой блондин. – Я бы этого не сказал. Вас интересует то, что произошло здесь зимой? Я думал, что об этом уже давно забыли и сдали дело в архив.

– Да, конечно. Дело закрыто, и никто уже не будет им заниматься. Нас интересует в этой истории не ваша роль, а роль Альфа Матссона, – сказал Мартин Бек.

– Я читал в газете, что он исчез, – сказал Бенгт Йёнссон, – что он вроде бы состоял в какой-то шайке контрабандистов и возил сюда наркотики. Я не знал, что он употребляет наркотики.

– Он не употреблял их. Он продавал их.

– Тьфу! – сказал Бенгт Йёнссон. – Что вы хотите сказать? Об этих наркотиках мне ничего не известно.

– Вы могли бы нам помочь, чтобы мы составили о нем более ясное представление, – сказал Мартин Бек.

– Что вы хотите знать? – спросил блондин.

– Все, что вы знаете об Альфе Матссоне, – объяснил Кольберг.

– Мне известно немного, – сказал Йёнссон. – Я не знал о нем почти ничего, хотя был знаком с ним три года. Вплоть до этой драки я видел его всего пару раз. Я тоже журналист, и мы, как правило, встречались, когда где-нибудь делали одинаковую работу.

– Вы могли бы сказать, что на самом деле произошло зимой? – спросил Мартин Бек.

– Давайте присядем, – сказал Йёнссон и пошел на веранду.

Мартин Бек с Кольбергом последовали за ним. На веранде стоял столик и четыре плетеных стула. Мартин Бек сел и предложил Йёнссону сигарету. Кольберг несколько секунд подозрительно смотрел на свой стул и потом осторожно сел. Стул под его весом тревожно заскрипел.

– Видите ли, то, что вы нам расскажете, интересует нас только как свидетельство о характере Альфа Матссона. Что же касается той драки, ни у нас, ни у полиции Мальмё нет вообще никаких оснований еще раз копаться в этом, – заявил Мартин Бек. – Как это произошло?

– Я чисто случайно столкнулся с Матссоном на улице. Он жил в Мальмё, в гостинице, и я пригласил его к нам на ужин. Нельзя сказать, чтобы я особенно любил его, но он был здесь один и предложил мне пойти с ним в ресторан, поэтому я подумал, что будет лучше, если он придет к нам. Он приехал на такси и, по-моему, был трезвый. Или почти трезвый. Потом мы ужинали, я поставил на стол и кое-что покрепче, так что мы оба достаточно выпили. После ужина мы слушали пластинки, пили шотландское виски и разговаривали. Он очень быстро опьянел и стал неприятным. У моей жены в гостях тогда была одна подруга, и Аффе ни с того ни с сего сказал ей: «Я бы переспал с тобой, конфетка!»

Бенгт Йёнссон замолчал. Мартин Бек кивнул и сказал:

– Продолжайте.

– Он действительно так сказал. Подруга моей жены смутилась, потому что не привыкла к такому обращению. А жена разозлилась и сказала Аффе, что он грубиян и мерзавец. Он обозвал мою жену шлюхой и вообще вел себя как свинья. Тут уж я пришел в ярость и сказал ему, чтобы он вел себя прилично. Ну а женщины ушли в соседнюю комнату.

Он снова замолчал, и Кольберг спросил:

– Он всегда был таким неприятным, когда напивался?

– Не знаю. Я до этого никогда не видел его пьяным.

– А что произошло потом? – спросил Мартин Бек.

– Ну, мы сидели и пили виски. Я пил мало, и мне казалось, что я почти трезвый. Но Аффе чем дальше, тем больше пьянел. Он ерзал в кресле, икал и отрыгивал, а потом у него внезапно началась рвота. Мне удалось вытащить его в туалет, потом он немного пришел в себя и выглядел более трезвым. Когда я сказал, что нам придется убирать после него, он ответил мне: «Это что, не может сделать твоя шлюха?» Это меня окончательно допекло, и я сказал ему, чтобы он немедленно убирался, что я не хочу, чтобы он оставался у меня в доме хотя бы минуту. Но он только хохотал, продолжал спокойно сидеть