же методы воспитания? Два метода: пример и принуждение. Принуждение, как метод обучения детей манерам…

И какова же польза от этого обучения, этого воспитания? А то, что ребенок сможет стать тактичным, сможет выполнять престижную работу в обществе, сможет иметь успех в бизнесе, в политике. Воспитывайте его, говорит она, и он сможет использовать других как средства.

Некоторые могут быть шокированы теми средствами, при помощи которых, как она говорит, надо воспитывать детей, — даже в мелочах ребенок не может быть свободен: когда он засыпает, он должен оставлять половину лица непокрытой. Зачем? А для того, чтобы посетители, гости могли увидеть, на кого он похож. Даже это должно быть учтено! Он не свободен даже в том, закрывать свое лицо или нет; он должен закрывать половину лица.

Это поражает. Я могу понять, что он должен быть открыт наполовину для того, чтобы гости смогли увидеть, на кого он похож, но почему наполовину укрыт? Почему не оставить открытым все лицо, чтобы гости смогли его полностью разглядеть? Нет, лицо должно быть наполовину закрыто для того, чтобы включилось их воображение. Действительно, ни один ребенок не является ничьей копией, здесь надо домыслить. А из- за того, что половина лица ребенка закрыта, гости поставлены в лучшие условия для того, чтобы работало воображение.

Вы можете вообразить себе что угодно о теле мужчины или женщины, когда оно закрыто. Когда мужчина или женщина стоят обнаженными напротив вас, вы можете на них смотреть; здесь нет необходимости что-то домысливать. Сколько можно глазеть? Вы выглядите глупо. Но когда тело прикрыто наполовину, прикрыто таким образом, что дает простор для воображения… Поэтому в журнале Плейбой и во всякой другой непристойной литературе, порнографических открытках, журналах, можно видеть одно: они не дают изображения полностью обнаженного тела.

Разными приемами они добиваются того, чтобы небольшие участки тела были прикрыты; даже если женщина обнажена полностью, она будет сидеть или лежать таким образом, что можно будет разглядеть только часть ее тела. То, что вы видите, не порнография, а то, что вы не видите, и есть настоящая порнография. Искусство порнографии состоит в том, чтобы оставить некоторые части тела скрытыми от глаз — это возбуждает ваше воображение.

На протяжении двадцати лет мисс Мэннерс учила американских детей и их родителей бессмыслице. И так было во всем мире на протяжении столетий; эта мисс Мэннерс не нова. Ребенка надо учить всему, потому что существовало допущение, что ребенок в основе своей дикарь, — его надо сделать более открытым; ребенок в основе своей злой, — значит, его надо исправить.

Всех вас укрепили и исправили. Поэтому, когда вы становитесь частью коммуны, подобной этой, сразу возникает вопрос: вы и здесь будете ортодоксальными? Я постоянно твержу вам, чтобы вы бунтовали, — но бунтовать против кого? Здесь все бунтари.

Один момент — бунт это не то, что вы должны делать; это ваша позиция, ваше отношение. Отношение, которое заключается в том, чтобы будете уважать себя, как индивидуума, и таким же образом уважать других. Запомните: нет никого ниже вас, нет никого выше вас. Очень просто увериться, что нет никого выше вас. Но это уже не бунт, это зависть. Коммунизм — это не бунт, это зависть.

Состояние бунта — это когда вы осознаете, что нет никого выше вас и нет никого ниже вас. Строго говоря, категории выше и ниже здесь не совсем уместны. Каждый индивидуум настолько уникален, что его невозможно с кем-нибудь сравнивать. Поэтому, как можно считать кого-то выше или ниже? Все настолько разные и неповторимые.

Коммунизм — это вовсе не бунт. Вот почему я постоянно стараюсь делать различие между словами «революция» и «бунт».

Революция ортодоксальна, в ней нет ничего нового.

В мире было множество революций, и каждая их них была очень ортодоксальной по своим функциям. Была ли это французская революция, или русская революция, или китайская революция, все они развивались по одному шаблону. В них нет индивидуальности, они все одинаковы. А в результате все они так же одинаково и заканчиваются. Они с одинаковым успехом начинаются; они одинаковым провалом и заканчиваются.

Что же революционного в революции?

И что является основой всех этих революций?

Это всегда зависть.

И это не разум, это реакция.

У немногих людей есть деньги, а у многих их нет. Те, у кого нет денег, кипят изнутри. Они тоже хотят иметь деньги, но у них нет способностей или возможности стать богатыми. И тогда их зависть переходит в мощную идеологию, что классов не должно быть вовсе, не должно быть ни богатых, ни бедных.

Но сколько всего богатых? Например, в России, когда свершилась революция, богатых людей было только два процента; девяносто восемь процентов были бедными. И что вы теперь собираетесь делать? Два процента людей — богачи, можно распределить их богатство между всеми. Но богатство двух процентов людей, распределенное между девяноста восемью процентами населения никого, не сделает богаче. Просто все становятся одинаково бедными.

Весь успех революции ограничивается тем, что она сделала два процента населения беднее, чем они были. Если вначале бедняков было девяносто восемь процентов, то теперь их стало сто процентов. Но это принесло огромное удовлетворение тем девяноста восьми процентам, потому что они низвергли до своего уровня те бывшие два процента богачей. Они по-прежнему остались бедными — возможно даже беднее, чем были, потому что богатство в революции не столько распределяется, сколько уничтожается.

Я никогда раньше не слышал о Портленде, пока не прочел в 1950 году книгу Джона Рида Десять дней, которые потрясли мир. Благодаря Джону Риду я узнал о Портленде. Джон Рид родился в Портленде, жил в Портленде, был журналистом в Портленде. Я прочитал тысячи книг, но я могу сказать, что книга Джона Рида из ряда вон выходящая. Он был человеком большого мужества. Он отправился из Портленда в Россию, чтобы своими глазами увидеть все события.

Эта книга — шедевр. Он тогда не был коммунистом, но он описывал все, что видел, и это, несомненно, одно из величайших описаний, описания человека, видевшего все происходящее своими глазами.

Когда люди ворвались в царский дворец, он не мог поверить тому, что они делали. В этом дворце были, возможно, самые большие ценности, чем где-либо еще в мире. Все