Я не верю в цивилизацию, в культуру. Я просто верю в индивидуальность.

Я не верю в государство, я не верю в правительство. Я вообще не хочу в мире никакого правительства, никакого государства.

Я просто хочу, чтобы умные люди жили в гармонии, опираясь на свой интеллект. А если они не смогут жить, исходя из интеллекта, то лучше умереть, чем стать роботами, стать машинами, чтобы их принуждали и загоняли в разные виды рабства. Лучше умереть. Мы будем жить разумно, и наш порядок станет порождением нашего разума, и никак не наоборот.

Это то, что пытались сделать раньше; ужесточить порядок, чтобы люди могли существовать разумно. Это полная ерунда. При ужесточении порядка разрушается разум, уничтожается даже возможность его развития. В этом нет нужды.

Я говорю, живите разумно, даже рискуя исчезнуть с лица земли. Что плохого будет от этого? Если здесь не будет индусов, не будет мусульман, христиан; если никто не будет ходить в церковь, никто не будет посещать храм, то что в этом плохого?

Здесь будут птицы, здесь будут олени, лошади — и все они будут рады, действительно рады, что человека больше нет. Тогда начнется такое ликование, что даже деревья затанцуют; они забудут про свои корни, забудут, что не могут танцевать, что не в их правилах танцевать. Они начнут танцевать, если узнают, что человек исчез.

Человек — это бедствие, проклятие для жизни.

Бунт означает процесс превращения человека в благо, а не проклятие.

Это рискованный шаг, но без риска нельзя достигнуть цели. А это такая чудовищная перемена, почти разрыв с прошлым — и никакой улучшенной формы старого общества, только полностью новое и свежее общество.

Здесь нет парадокса. Здесь надо быть бунтарем, но это не значит, что надо идти против чего-то разумного, вразумительного. Надо бунтовать против любой глупости. Против любого идиотизма, возникающего в коммуне. Вы ответственны за это, вы поставлены стражем, чтобы никакая глупость, никакие суеверия не смогли пустить в вас корни. Будьте бдительны.

Но бунт вовсе не подразумевает разрушения без необходимости, только для доказательства того, что вы бунтарь; что в противном случае кто-то сможет подумать, что вы ортодоксальны: прошло два дня, а вы ни разу не взбунтовались! Бунт — это не то, что вы должны делать каждый день. Это не какой-то вид упражнения, подобного утренней прогулке.

Бунт — это ваш взгляд на вещи, ваша манера созерцания; что происходит внутри вас и что происходит вокруг вас. И никакой ржавчины. Ваш меч интеллекта должен всегда оставаться сверкающим, вот и все. И каждый должен держать свой меч чистым от ржавчины, никто другой не позаботится об этом. Здесь никто не является нянькой для другого.

Надо быть самостоятельным, и никакая ортодоксальность не страшна.

Парадокс Бертрана Рассела чисто математический, он не жизненный. Он должен был бы спросить у меня; он спросил не у того человека, у Фреге — потому что даже из этого чисто математического парадокса есть выход. Все, что нужно, — это допустить, что каталог не должен считаться книгой, каталог не книга. Это только вопрос определения. Этот бедняга Фреге совершенно напрасно беспокоился.

Он должен был просто сказать: «Каталог — это не книга, потому что у книги есть своя миссия, какая-то идеология, философия. А какая идеология у каталога? Каталог — это просто перечень, перечень книг. И сам перечень не может быть книгой».

Это так просто, но что же делать? Фреге был великим математиком, Бертран Рассел был великим математиком и философом. А я — никто. Но именно от людей, которые есть никто, и можно получить ответы на вопросы, поставленные самой жизнью. Остальные люди слишком погрязли в словах. Они приклеились к слову «книга»; а было бы так просто, если всего лишь изменить определение.

В Индии был такой случай… В Гималаях водится дикая корова, ее называют нилгаи, «голубая корова»; ее белая шкура имеет голубоватый оттенок. Она дикая и очень опасная. Она выглядит как корова, но не следует слишком обольщаться словом «корова». По сути это не корова, она больше напоминает волка; но выглядит как корова, поэтому и называется коровой.

В индийском парламенте возникла проблема, потому что популяция этих голубых коров настолько возросла, что они стали спускаться с Гималаев на равнины и разорять урожаи местных жителей; и они были настолько опасны, что убивали людей. Их рога были таковы, что, вонзившись в грудную клетку человека, они протыкали ее насквозь и выходили с другой стороны. Человек умирал после первого удара.

Люди были напуганы… Эти коровы никогда раньше не спускались на равнины — они оставались в горах, и не было никаких проблем. Но их численность возросла настолько, что им не стало хватать корма; они начали спускаться вниз.

А в Индии существует проблема: корова — священное животное, священная мать, поэтому индусы никогда их не убивают. Парламент думал убить всех коров, которые спустились на равнины, отстрелить; они не видели другого выхода. Но индусы были против. Они сказали: «Вы не можете убивать наших коров. Если вы их убьете, случится большая беда», и большая беда случилась бы непременно. «Они наши матери».

Но один человек, очень умный человек, доктор Бабасахеб Амбедкар… Он был шудрой, неприкасаемым, и он был против индусов. Он сам был индусом, но самого низшего сословия, поэтому он постоянно трудился над решением задачи: либо шудры должны стать мусульманами, либо принять христианство, но только не оставаться индусами; потому что какой от этого прок — жить в обществе, быть частью общества и видеть, что общество относится к вам абсолютно не по-человечески. И такое отношение длится на протяжении пяти тысяч лет.

Шудра не может читать индусские священные писания. Он не может даже слушать, если кто-то рассказывает их. Если шудра услышит это, он будет наказан — он услышал святое слово. И святое слово становится несвятым, поскольку его услышал шудра!

Доктор Амбедкар посредством своего блестящего ума стал признанным во всем мире юристом. Он предложил простое решение: изменить корове название; назвать ее голубой лошадью, перестать называть голубой коровой. И это сработало.

Был принят закон против голубых лошадей. Ни одного индуса это не взволновало; кого волнуют лошади? Разве они чьи- то отцы — эти голубые