коварная — гладкая, скользкая очень, и на любой выбоинке в полу можно стол запросто развалить — так и брызнут тогда листы веером по проходу, а уж это ЧП, потому что собирать их бесполезно: поналипнут песчинки, соринки разные, а в цехе цветной печати никто такую бумагу заряжать в машину не станет.

А вот наконец и к «неманской» бумаге пробился. Эта уж нужная, прямо к машинам, без промедления.

Шурочка Волкова бежит через цех с накладной. Сунула ее меж листами:

— Пошел!

Так. Все правильно: «неманская», пять тысяч, к двадцать первой машине…

Феде — отбой. Хотя нет, пусть еще подаст на возврат те столы, что в спешке в начале смены ему закинули. И еще: не забыть пустые столы собрать по всему печатному цеху, переправить их к себе, в бумажный, для флатарезок. И снова «неманская» — и к девятнадцатой машине, и к двадцать третьей, и ко второй, а там уж и двадцать первая опять подает сигнал — красная лампочка замигала.

Час прошел — словно в воду канул. На переходе в печатном схватил газировки стакан, сигаретку потянул два разочка и — вниз. Огляделся… Оба ящика с обрезками у гильотины доверху полные. Жора Эдемский (вот фамилию дал бог мужику, каждый раз удивляется Пепелков), так вот Жора уже обрезки эти прямо на пол кидает, угол весь завалил. Срочно вывозить надо… А в ворота цеховые опять не пройдешь — свежие рулоны бумажные привезли, восемь штук, скинули как попало. Та-ак… А мы — через боковую дверку, через входную, проскочим… Хотя нет, там порожек высокий, ящик на колесиках не пройдет. От зараза!.. Ну, ладно. Досточки две положим на порожек — как рельсы. Р-раз! — и на улице. Теперь бегом — в угол двора. Там, под навесом, весь в облаке белой пыли, кипы пакует из обрезков дружок Пепелкова, Капрал. Пресс у него кряхтит от натуги, хлопья бумажной пыли повсюду — и на вытяжных трубах, и на перекрытиях деревянных, и на полу. Сам Капралов будто в снегу — даже брови седые. Вдоль стены огромными черными буквами — надпись: «Не курить!» И никто не закурит, будьте уверены, ближе сорока метров от места паковки, потому что пыль эта белая, которой насыщен воздух, с виду — снег, а по сути — порох.

— Пакуем? — бросил вместо приветствия Пепелков, опрокидывая свой ящик прямо на землю.

— Пакуем, Веня, пакуем, — охотно отозвался Капрал, тщедушный цыганистый мужичонка неопределенного возраста. Его синяя мокрая на спине рубаха тоже была припорошена белой пылью. — Последние мозги здесь скоро припудрю, — прибавил он, снимая видавший виды берет и со злостью ударяя им по колену.

— Правильно, — сказал Пепелков, — сам виноват.

— Иди ты, — сказал Капрал.

— Я не иду, я бегу! — съехидничал Пепелков. — Ты мозги тут припудриваешь, а у меня, между прочим, с работой полной завал. Леха вчера в вечернюю смену не вышел, и сегодня я, по твоей милости, без напарника.

— Ну?! А кто ж вчера-то возил?

— А никто не возил… Резчики все проходы заставили… Хохол только четыре стола подал — и все. Я сегодня, вишь, даже не переоделся… Помог бы ты мне на полчасика, а?

— Вот им всем! — раздраженно ответил Капрал, показав Пепелкову фигу. — Шурика им всем лысого!

Пепелков усмехнулся. Друг его закадычный Капрал стоял сегодня на упаковке первый день. Наказание вышло ему такое: на два месяца на нижеоплачиваемую работу. За трехдневный прогул. Кстати, легко отделался, считал Пепелков. Могли и тридцать третью статью, пункт «г», сунуть. Набегался бы тогда в бюро по трудоустройству. А и такое ведь предложение на собрании было… С кем теперь Пепелкову работать?.. Возчиком ни один нормальный мужик не идет к ним: грязно, тяжело, да и навар невеликий… Разве что милиция бомжа какого будет трудоустраивать принудительно, тогда — правильно, все в порядке, одна дорога — прямо в бумажный цех. Вроде как в рудники.

Капрал дернул на себя ручку рубильника, потом снял рукавицы и вдруг сказал, не глядя на Веню:

— Ладно, пошли…

И зашагал к дверям бумажного цеха.

— Только учти, — бубнил он, отряхиваясь, — с Розой своей бумажной сам говорить будешь… И потом я только на полчаса, и все, больше не сманивай… Ну, и… с тебя, конечно…

— С первой пенсии, — сказал Пепелков.

— Годится…

До обеда столы шли ровно, спокойно, в привычном ритме. Капралов подавал их снизу, как всегда, с прибаутками, а Веня принимал столы наверху и развозил по всей типографии. Трижды ездил в соседний корпус — по переходам — в цветную печать. В переплетный ездил и в брошюровочный — оберточный «крафт» возил. Там свои переходы, и у каждого перехода — лифт. То на пятый этаж ползешь, то в подвал. Стол бы только не растрясти.

Роза Петровна сделала вид, что Капрала не замечает. Возит, ну и бог с ним — пусть возит. Наше дело, мол, сторона. Главное — цех разгрузили, никто не простаивал, а остальное все спишется. Флатарезки гудят, круглые барабаны с ножами цокают, столы идут… Да и телефон больше душу не надрывает. Всех ублажили, стало быть. Скоро обед…

2

Телефонный звонок раздался ночью, в первом часу.

Анна, которая всегда спала чутко, вскочила, накинула халат и, не зажигая света, кинулась в коридор. Боясь разбудить детей, тихонько прикрыла дверь. Телефон все звонил.

— Да, — сказала Анна отрывисто и еще поспешней добавила: — Слушаю…

— Вениамина Михайловича, будьте любезны, — раздалось в трубке.

— Его нет дома, — сказала Анна. — Кто спрашивает?

— Так… Дома нет, значит, — довольно, как показалось Анне, отозвались в трубке. Голос, впрочем, был сух и официален.

— А паспорт его, скажите, дома? — произнес голос, нажимая легонько на слово «паспорт».

— Паспорт? — не сразу сообразила Анна. — Паспорт, наверно, дома… Да кто говорит-то? — спохватилась она.

— А вы кто будете? — вместо ответа раздалось на том конце провода. Это было сказано просто, но не ответить, кажется, нельзя было.

— Я-то?.. Я жена его… Да что случилось-то, вы по-человечески сказать можете?

— Жена, значит, — ничуть не смутился голос. Где-то там пошуршали бумагой, послышался чей-то смешок, и разговор снова возобновился: — Та-ак… Пепелкова Анна Петровна… Правильно?

— Правильно, — машинально ответила Анна и почувствовала что-то похожее на могильный холод. Она, собственно, не очень себе представляла, что такое могильный холод, но то, что она почувствовала сейчас, казалось, нельзя было иначе определить. Да и голос в трубке звучал как будто из подземелья.

— Ну, в общем, вот что… Вы не волнуйтесь, — смягчились в трубке. — Это из милиции говорят.

И — странно: сразу пришло спокойствие… Словно что-то потухло. «Ну что ты с ним сделаешь? — подумала Анна. — Надо ж… опять загремел…»

— Вы к десяти на Турбинную подойти сможете? — спрашивали тем временем в трубке.

— Смогу, — устало