для выражения чувств восхищения и благодарности человеколюбивому к нам отношению представителей власти и Советской Армии…»[1762].

Однако у большевиков оставался страх перед «пятой колонной», он отчетливо звучал в письме ВЧК в июне 1920 г.: «забранные в плен белогвардейские офицеры, которых насчитывается до 75 000 человек, рассеялись по всей России и представляют собой контрреволюционное бродило»… после эвакуации из Крыма «более 300 тысяч врагов советской власти, в том числе и офицеров, рассеялись по всему Югу»[1763].

Непредсказуемость этой «колонны» признавали и сами активные деятели белого движения, которые отмечали, что с конца 1919 г. оно, по словам ближайшего сподвижника Деникина К. Соколова, превратилось в «азартную игру… карточного игрока»[1764]. «Чем больше присматриваюсь, тем больше во всем вижу дух чего-то ненастоящего… Впечатление, — подтверждал колчаковский плк. Ильин, — будто собрались игроки, но ни у кого нет денег, и все играют на мелок»[1765]. Говоря о выступлении в Крыму Врангеля, митрополит Вениамин (Федченков) признавал, что «это было не только неразумно, а почти безумно»[1766]. «Отказ англичан от дальнейшей нам помощи отнимал последние надежды. Положение армии, — признавал весь авантюризм своего выступления сам Врангель, — становилось отчаянным. Но я принял решение»[1767].

Не случайно, высшее партийное руководство в Кремле приходило к выводу, что «на Крымском фронте мы теперь расплачиваемся только за то, что зимой не добили остатков деникинских белогвардейцев. Голод, разруха… будут длиться дольше потому, что в свое время не было проявлено достаточно энергии, настойчивости и решительности в доведении до конца уничтожения южной контрреволюции»[1768]. В ответ сотрудник Крымского обкома А. Шаповалов в своем письме в ЦК сообщал: учитывая, что в Крыму скопище контрреволюционеров, «после овладения Крымом надо послать туда не маниловых, а энергичных и твердых работников»[1769]. ЦК поддержали инициативу, и после взятия полуострова слишком «мягкого» Ю. Гавена понизили с поста председателя обкома партии, а на его место была прислана «твердокаменная» Землячка[1770].

И уже через 2–3 дня после окончания первой регистрации офицеров в Крыму была назначена новая, которая проводилась Особой комиссией 6-й армии. Регистрации теперь подлежали уже не только военные, но также буржуазия, священники, юристы… Все военные, только что амнистированные, вновь были обязаны явиться на регистрацию. Сразу же после регистрации начались массовые расстрелы[1771].

О своих успехах с 22 ноября по 13 декабря Землячка сообщала в ЦК РКП (б): «Путем регистрации, облав и т. п. было произведено изъятие служивших в войсках Врангеля офицеров и солдат. Большое количество врангелевцев и буржуазии было расстреляно (например, в Севастополе из задержанных при облаве 6000 чел. отпущено 700, расстреляно 2000, остальные находятся в концлагерях)…»[1772].

Против расстрелов выступил заместитель председателя Крымревкома Ю. Гавен, который заявил, что видит ненужность и даже вред террора, член ревкома и обкома Д. Ульянов также разделял эту точку зрения[1773]. Однако вопрос о терроре не мог быть даже поставлен на обсуждение в местных партийных организациях. Землячка по этому поводу писала в Оргбюро ЦК, что у крымских партийных и советских работников сохранилась связь с буржуазными слоями и «от красного террора у них зрачки расширяются…»[1774].

«По отзывам самих крымских работников, — отмечал М. Султан-Галиев в своем докладе в Москву, — число расстрелянных врангелевских офицеров достигает по всему Крыму от 20 000 до 25 000. Указывают, что в одном лишь Симферополе расстреляно до 12 000. Народная молва превозносит эту цифру для всего Крыма до 70 000. Действительно ли это так, проверить мне не удалось… Такой бесшабашный и жестокий террор, оставил неизгладимо тяжёлую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба…»[1775].

Вместе с тем опасения чекистов отчасти оказались оправданы, так: «офицеры во главе с генералом А. Н. Козловским и бывшим командиром линкора «Севастополь» капитаном 1-го ранга бароном П. В. Вилькеном играли видную роль в кронштадтском восстании… Тогда же… офицеры подняли мятеж в красных частях в Колчедане»[1776]. В 1922 г. раскрыт «Центр действия», в мае 1923 в Кубано-Черноморской области было раскрыто 4 белогвардейских организации, кроме этого были раскрыты белогвардейские группы в Вольске, Витебске, Пермской губернии, монархические в Томской, Тамбовской, Тульской, Орловской, Иркутской и других губерниях. В Харькове существовала сильная офицерская организация, в «батальоне» которой состояло около тысячи человек[1777].

Приведенная характеристика «Красного террора» конечно же не охватывают его целиком, а дает лишь общее представление о его закономерностях, на примере наиболее крупных и характерных его проявлений. В тех или иных формах и размерах «Красный террор» проводился на всей территории страны. Например, во время разгрома армии Деникина на Украине, 25 июля 1919 г. «Известиях ВЦИК» объявили, что по всей Украине организуются комиссии «красного террора», и предупреждалось, что «пролетариат произведет организованное истребление буржуазии». На деле и на Украине террор решал прежде всего прагматические задачи: он был направлен на подавление потенциальных очагов вооруженного сопротивления в лице белых и полубандитских формирований, а так же сопровождал проведение продразверстки, такими же радикальными мерами, как и в других регионах от Средней Азии до Крайнего Севера, от западных границ до Дальнего Востока.

* * * * *

Террор начнет стихать только с окончанием интервенции и гражданской войны. Большевики даже предпримут целенаправленные меры «в направлении «смягчения»» нравов[1778].

Среди них, вспоминал Шульгин, были даже довольно странные: «В один прекрасный день пришел циркуляр из Москвы, по-видимому, от Луначарского, — предписывающий читать лекции рабочим и солдатам, с целью развития в них «гуманных чувств и смягчения классовой ненависти». Во исполнение этого те, кому сие ведать надлежит, обратились к целому ряду лиц с предложением читать такого рода лекции и с представлением полной свободы в выборе тем и в их развитии. Эти лекции состоялись. Одна из них имела особенно шумный успех и была повторена несколько раз. Это была лекция об Орлеанской Деве. Почему коммунистам вдруг пришла мысль поучать «рабочих и крестьян» рассказами о французской патриотке, спасавшей своего короля, объяснить трудно. Но это факт…»[1779].

И этот пример был не единичен, отмечал Шульгин: «Как он (Котовский) стал командиром дивизии, я не знаю, но могу засвидетельствовать, что он содержал ее в строгости и благочестии, бывший каторжник… В особенности замечательно его отношение к нам — «пленным». Он не только категорически приказал не обижать пленных, но и заставил себя слушать. Не только в Тирасполе, но и во всей округе рассказывали, что он собственноручно застрелил двух красноармейцев, которые ограбили наших больных офицеров и попались ему на