глаза. «Товарищ Котовский не приказал» — это было, можно сказать, лозунгом в районе Тирасполя. Скольким это спасло жизнь…»[1780].

В 1921–1924 гг. был проведен целый ряд амнистий вернувших к нормальной жизни сотни тысяч людей сражавшихся не только в рядах белых, но и в различных «зеленых» бандах, в крестьянских восстаниях и т. д. Так, например, 5 марта 1921 г. Всеукраинский съезд Советов объявил амнистию виновным в бандитизме, если они дадут обязательство не принимать участие в вооруженных выступлениях против Советской власти. Высшая мера за преступления совершенные до издания постановления, заменялась лишением свободы на 5 лет. Сокращено наказание другим заключенным. 30 ноября ВУЦИК объявил амнистию всем рабочим и крестьянам. 12 апреля 1922 г. всем другим лицам, служившим во вражеских антисоветских армиях и находившимся за границей[1781].

Примечательно, что амнистировались даже те, кто был освобожден под честное слово в 1918 г., а после этого снова боролся против советской власти, и снова арестован. Так, повторно был амнистирован один из лидеров антисоветского «Союза возрождения России», член Уфимской Директории и ее главнокомандующий ген. Болдырев[1782]. Аналогично второй раз был амнистирован в 1920 г. А. Самарин, в 1923 г. — лидер Кронштадтского мятежа С. Петриченко, вернувшийся из эмиграции[1783]. В том же году — бывший председатель Центральной Рады проф. М. Грушевский. Амнистировались, под честное слово даже такие, как ближайший сотрудник Петлюры генерал-хорунжий Ю. Тютюнник и многие другие бывшие петлюровцы.

В 1922 г., после окончания гражданской и польской войн, по решению IX Всероссийского съезда Советов ВЧК была упразднена[1784]. Вместо ВЧК в 1922 г. было организовано ГПУ (главное политическое управление). Деятельность последнего была ограничена только дознанием, в течение двух месяцев ГПУ должно было передать дело в суд. ГПУ входило в состав НКВД, его деятельность была поднадзорна прокуратуре и Наркомюсту. Однако эпоха террора не прошла бесследно, «характерные для боевых условий формы и методы работы чекистов, — как отмечает А. Зданович, — практически не изменились с наступлением мира. Прежде всего, это касалось репрессивной, внесудебной деятельности»[1785].

Подводя итог эпохе «Красного террора», Ленин в 1921 г. писал: «Мы будем говорить тяжелую, но несомненную правду: в странах переживающих неслыханный кризис, распад старых связей, обострение классовой борьбы… без террора обойтись нельзя, вопреки лицемерам и фразерам. Либо белогвардейский, буржуазный террор американского, английского (Ирландия), итальянского (фашисты), германского, венгерского и других фасонов, либо красный, пролетарский террор. Середины нет, «третьего» нет и быть не может»[1786].

Белый террор

Не только красные совершали жестокости.

Х. Уильямсон[1787]

«Белые» офицеры видели в большевистской революции прежде всего тот бунт, о котором, как отмечал Салтыков-Щедрин, писали «все учебники, изданные для руководства в военно-учебных заведениях, (и которые) единогласно свидетельствуют…, (что) испокон веку во всех странах мира обыкновенно бунтовала только подлая чернь, и притом всегда без позволения. Из-за чего бунтовала — этого не знает ни один учебник, но бунтовала самым неблаговоспитанным и, можно даже сказать, почти нецелесообразным способом»[1788].

И перед Русской армией ставились две основные задачи, на которые в 1907 г. указывал ген. Н. Морозов: «Сообразно двоякому назначению армии, 1) вести войну и 2) поддерживать и охранять порядок и спокойствие в государстве…»[1789]. Последняя задача приобретала особое значение, поскольку «на русской почве, — отмечал в 1907 г. видный кадет кн. Е. Трубецкой, — социалистические партии теряют свой социалистический облик и вырождаются в древнерусские разбойничьи формы пугачевщины»[1790]. Весь большевизм являлся для «белых» лишь формой выражения разрушительного и бессмысленного бунта «черни».

«Главнокомандующий ген. Деникин был и оставался уверенным, что он ведет «освободительную войну» и спасает русский народ, — замечал в этой связи плк. Раупах, — От кого спасает? От него самого, ибо «большевики» было лишь удачно найденное слово, которым белые прикрывали, в сущности всю народную массу»[1791]. «Как всякая масса, так и офицерская, — подтверждал «белый» ген. Головин, — тяготела к упрощенному пониманию явлений и связанному с таковыми приписыванию всех зол отдельным лицам или партиям»[1792].

Моральную основу «Белого террора» обеспечили лидеры правых и либеральных политических сил. Характеризуя особенности либеральной мысли, еще в 1880-м году Салтыков — Щедрин предупреждал: «Посевая смуту они едва ли даже предусматривают, сколько жертв она увлечет за собой: у них нет соответствующего органа, чтоб понять это. Они знают только одно: что лично они непременно вывернутся. Сегодня они злобно сеют смуту, а завтра, ежели смута примет беспокойные для них размеры, они будут, с тою же холодною злобой, кричать: пали!»[1793]

Об особенностях интеллигентской мысли говорил пример времен подавления революции 1905 г., приводимый Витте: «Вот этот милейший, достойнейший и талантливейший Мечников упрекал меня также, что я мало убил людей. По его теории, которую он после выражал многим, я должен был отдать Петербург, Москву или какую-нибудь губернию в руки революционеров. Затем через несколько месяцев их осадить и взять, причем расстрелять несколько десятков тысяч человек. Тогда бы, по его мнению, революции был положен конец. Некоторые русские с восторгом и разинутыми ртами слушали его речи. При этом он ссылался на Тьера и его расправу с коммунистами»[1794].

Отношение либералов к революционному насилию, в преддверии Первой русской революции, в ноябре 1904 г. передавал их лидер Милюков: «Если члены нашей группы настолько щекотливо относятся к физическим средствам борьбы, то я боюсь, что наши планы об организации партии… окажутся бесплодными. Ведь трудно рассчитывать на мирное разрешение назревших вопросов государственного переустройства в то время, когда уже кругом происходит революция. Или, может быть, вы при этом рассчитываете на чужую физическую силу, надеясь в душе на известный исход, но, не желая лично участвовать в актах физического воздействия? Но ведь это было бы лицемерием, а подобная лицемерная постановка вопроса была бы граждански недобросовестна. Несомненно, вы все в душе радуетесь известным актам физического насилия, которые всеми заранее ожидаются и историческое значение которых громадно…»[1795].

В поисках силы, на которую они могли бы опереться, кадеты обратились к армии: «нельзя ожидать от войска…, — восклицал в 1906 г. один из кадетских лидеров кн. П. Долгоруков, — чтобы оно было вполне безучастно в этой убийственной распре и слепым орудием в руках правительства…». «Из обоих лагерей зовут армию к себе…», но мы, отвечал пдп. Генштаба кн. А. Волконский, «люди присяги и «сегодняшнего закона»… Если мы раз изменим присяге, то, конечно, никому из вас верными тоже не останемся… И тогда будет хаос, междоусобия и кровь»[1796].

События 1917 г. развивались так, как их предсказывал Салтыков-Щедрин. Смута начнет приобретать беспокойные для либералов