Ровно через час, в серебристых новых туфлях на высоких каблуках, она спустилась вниз.

– Идём? – обрадовался парень и повел её к речке – тут было недалеко, а затем полез под мост, где валялся всякий хлам и мусор.

Он уселся перед водой на стёртую шину, открыл сумку и вытащил бутылку вина, похожего на чернила.

– Чего не садишься? – спросил он, послушав, как шумит мутная речка.

– Ты что, дурной? – спросила Лунная Красавица.

– В смысле? – насторожился парень. Он протянул ей бледный помидор. – Из горлышка можешь?

Лунная Красавица, притопывая каблучком, съела этот парниковый помидор, стоя, выбросила зеленый слабый хохолок в сторону и пошла домой. А он пил вино из бутылки и смотрел, как она всходит на светлую глиняную горку в мягком светлом платье.

Он появился на другой день к вечеру – позвонил в дверь и не поздоровался.

– Выходи за меня замуж, а? – сказал он ей, не переступая порога.

– Ладно, – кивнула она и закрылась.

Но он позвонил ещё раз и попросил:

– Ты подумай лучше. Ты не говори сразу. А я приду послезавтра. Но тогда – чтобы точно.

– Тебе же сказано – «да»! – нахмурилась Лунная Красавица. – Теперь иди отсюда. До послезавтра.

Она рассказала про парня Старику. Тот опечалился.

– Как хочешь, конечно, – вздохнул он. – Только тогда нам с тобой труднее будет встречаться. Впрочем, это поправимо – можно что-нибудь организовать.

– Нельзя! – Лунная Красавица посмотрела на Старика с жалостью. – Зачем ты мне теперь такой дряблый.

Старик помолчал, стряхнул что-то с отворота дорогого пиджака и надел дорогой свой плащ.

– Не забудь мне позвонить, когда тебе станет совсем худо, – сказал он и ушёл.

Парень и Лунная Красавица поженились ненадолго. Чтобы ему было хорошо жить с нею, она рассказала парню сказку про буйного Хонгора, слышанную от бабушки. А он научил её мечтать о ребёнке.

Парень укатил в Воркуту, чтобы заработать немного денег на лесоповале, и дочь родилась без него. Лунная Красавица выносила девочку на постоянной изжоге от копеечной магазинной пищи и на изматывающем чувстве звериного голода. Но ни разу не позвонила Старику и не пожаловалась ни на что, хотя парень ей почти не писал. В первом своём письме он сообщил ей о влюблённой в него, но сумасшедшей кладовщице. А во втором утверждал, что кладовщица – нормальная. Третьего письма Лунная Красавица не получила.

Весной парень забрёл к Лунной Красавице вместе с полупьяным мужиком, пожилым и сухим как оглобля.

– Он теперь живёт у меня, – сказал полупьяный мужик про парня.

Дочь спала в коляске, купленной с рук по дешёвке, и не плакала, а улыбалась во сне. И Лунная Красавица ждала, когда парень подойдёт к девочке, завёрнутой в разорванную юбку, и посмотрит на неё и тоже улыбнётся. Но парень не подошёл, он отправился вместе с мужиком на кухню.

Лунная Красавица разогрела остатки картошки и подала её на стол. Мужик съел всё, парень – тоже.

– … Так! – внушительно сказал ей мужик, поднимая от пустой тарелки небольшое деревянное лицо. – Я знаю про вас всё. Вашу жизнь вы начали с блядства.

Лунная Красавица отправилась в комнату, где спала дочь. Она собрала вещи парня в свой чемодан и в его сумку и притащила их на кухню. Мужик и парень встали. Мужик подхватил чемодан, а парень – сумку: он вышел за мужиком лёгкой своей поступью.

Осенью она отвезла пятимесячную дочь к матери отца на Украину, жалея, что бабушки-калмычки уже нет в живых. А мать Лунной Красавицы работала сельской начальницей и, как образованная, не стала бы сидеть с внучкой. Теперь её дочери было три года и почти три месяца, но Лунная Красавица все ещё надеялась накопить денег, чтобы забрать девочку от полуслепой и почти незнакомой бабки.

Старик по-прежнему стал приходить изредка к Лунной Красавице – часто он этого не делал никогда. В последние же два года Старик подолгу лечился в больницах и санаториях. И однажды Лунная Красавица влюбилась в знаменитого поэта на встрече с читателями.

– Эй! Сколько тебе лет? – спросил он её, бегущую с графином воды в руках.

В зале шумел уже немногочисленный собравшийся народ, но здесь, в полутёмном коридоре, не было никого, кроме них двоих.

Лунная Красавица остановилась на бегу, едва удержав графин.

– Двадцать пять! – ответила она с готовностью и обрадовалась, что не зря надела на этот раз бусы из халцедона, подаренные Стариком.

– Плохо, – огорчился поэт. – Очень плохо. Я думал, ты моложе. Замужем?

– Была, – созналась Лунная Красавица, потом подумала и соврала: – Дважды.

Он вздохнул.

– …Это говорит о том, что ты – человек переменчивый. Непостоянный, – с укором произнёс он. – Человек нецельного характера. Плохо… Ай, как плохо! Но всё же позвони мне, свет очей моих. Завтра не звони. И на той неделе не звони. А вот на третьей – можешь. Только не в понедельник. И не во вторник. И не в среду… Позвони мне – в четверг! Адресок твой на всякий случай запишу, пожалуй… Ай, какая жалость – я ведь подумал, что тебе лет восемнадцать, не больше!

Угрюмая добрая девушка, заведующая этим клубом, проходила мимо. Она молча указала Лунной Красавице на жену поэта, сидящую в первом ряду. И Лунная Красавица увидела слащавую тётку с грубым лицом, украшенную бриллиантами, перед которыми её халцедон был ничто. Ещё она увидела, что поэту не хватает десятка лет для того, чтобы сравняться с женою в возрасте.

Влюбившись, Лунная Красавица не стала звонить поэту, а ночами говорила в потолок:

– Вот ещё! Глупости! «Позвони в четверг!» Сейчас тебе. Разбежалась. Ты что – больной или раненый? – и подолгу ворочалась в постели.

Прошло довольно много времени, прежде чем он появился на пороге в половине четвёртого ночи.

– Ты откуда в такую рань? – спросила Лунная Красавица недовольно: она старалась ворчать, чтобы он не увидел её радости, и нарочно не поправляла растрёпанных кос.

– А-а-а… – отмахнулся поэт. – От бабы…

Он сам поставил на кухне чайник и сам нашёл в холодильнике мясо, которое принёс Лунной Красавице Старик.

– А где твоя тётенька? – сияла Лунная Красавица – она спрашивала про жену поэта, а он сноровисто резал мясо и был недоволен её ножом.

– В Англии. По путёвке. Это очень плохой нож. Очень. Сядь, не мешай, свет очей моих…

Позже он завёл на кухне огромный удобный нож, который всякий раз точил сам, – поэт отменно вкусно и быстро готовил.

– Ты, должно быть, всегда пережариваешь мясо, – говорил он, перча розовые ломти. – Оно у тебя наверняка получается жёстким как подошва. Мясо жарится почти мгновенно. А чеснок бросается чисто промытым в раскалённый жир прямо в кожуре.