– Там нет никого! – сообщил он, будто процарапал скребком по стеклу. – Распишись! Ты! Передай! Срочная!

Телеграмма была ей…

Всё остальное происходило в пляске цветных пятен. Сначала Лунная Красавица тряслась в рейсовом автобусе по ужасным пыльным дорогам, с чемоданом, набитым запасными простынями, разодранными на четыре части – кровь так и не унималась. А за окном проносились рваные пятна леса, тусклые пятна полей, и мелкие пятна людей что-то спрашивали у неё и не получали ответа.

Затем она долго искала кого-то в доме матери. Но того человека не было ни в комнатах, ни в сенях, ни на веранде.

И наконец чёрное пятно прокричало, ей как глухой, материнским рыдающим голосом, что брат Лунной Красавицы – в райцентре, а мать расстроена, у неё гипертония, она даже не в силах привезти его оттуда, потому в райцентр, хочешь-не хочешь, надо отправляться Лунной Красавице, больше некому, просто другого выхода нет, а поскольку мать здесь, как бывшую начальницу, все глубоко уважают, совхоз ей дает машину, уазик дает – д а в н о п о р а е х а т ь!!!

И Лунная Красавица со своим клеёнчатым чемоданом тряслась несколько часов в кабине уазика. На полпути машина остановилась. Лунная Красавица сразу ушла с чемоданом в лесополосу и выбросила там в куст окровавленную четверть простыни, заменив её новой. Потом стояла на обочине дороги возле расплывчатого шофёра, ведущего разговор непонятно с кем, бывшим где-то поблизости, хотя поблизости никого больше не было.

Шофёр толковал про человека, которого забили в драке до смерти и труп которого нашли в кустах тотчас. Убийц уже задержали, говорил шофер, задержали и посадили, они во всём сознались. Лунная Красавица тоже слушала про человека и кивала на знойном сухом ветру.

И снова побежала перед стеклом дорога, серая, жаркая, нескончаемая. Однако и она закончилась в глухом дворе, перед кирпичным и низким моргом, вросшим в землю, когда день уже клонился к вечеру. Лунная Красавица выбралась из машины, забыв про чемодан. Она никуда не пошла из-за того, что всё продолжало раскачиваться перед нею – особенно сильно раскачивался некто одутловатый, в белом халате и прозрачном фартуке, зыбкий будто мираж.

Вдруг ещё кто-то, бородатый, растрёпанный как метла, выскочил из-под карагача, где спал до того в дырявой лиловой тени. Лунная Красавица рассматривала эту тень – она казалась ей проеденной молью.

Шофёр и бородатый тем временем втащили тело брата в фургон и положили на железный пол. Перед кабиной все как-то замялись – оказалось, что бородатый поедет тоже: никто не знал, кому идти к покойнику – в тёмный, без единого окошка, кузов на ночь глядя, а кому сесть в кабину с шофёром. Тогда шофёр и бородатый подхватили Лунную Красавицу под руки и куда-то потащили. Они отпустили её в райцентровской закусочной, насильно посадили, перепуганную, за стол и ели. А она выпила оказавшиеся перед ней два стакана с кислым яблочным компотом, с ужасом уставилась на мясо, а потом стала озираться по сторонам в тревоге и недоумении.

Они снова потащили её по незнакомой темнеющей улице. В проулке догорала половина солнца над голой горой. Лунная Красавица пыталась уйти в этот проулок, к светилу, пока оно ещё не скрылось, и вырывалась, и била шофёра по рукам. Но вдруг увидела перед собою фургон с приоткрытой дверцей – и сразу полезла во тьму, к мёртвому брату. Железная дверь клацнула и закрылась за нею наглухо на чугунный тяжёлый засов.

Там, в кромешной темноте, Лунная Красавица сидела на полу рядом с ногами брата. Тело его стало постукивать затылком, едва машина двинулась и набрала скорость. Но в закрытом фургоне, пахнущем формалином и смертью, она ясно видела перед собою его обезображенное вздутое лицо и толстые опухшие веки, хранящие последнюю роковую тайну, а всё остальное скрывала густая непроглядная чернота. И Лунная Красавица, видя лицо всё время, не удивлялась тому, хотя сидела к нему спиною.

Водитель гнал машину по скверной ночной дороге – путь был дальним. Фургон подбрасывало на выбоинах и на поворотах, тогда мёртвое тело вскидывалось, негнущуюся ледяную ногу наваливало всякий раз на ноги Лунной Красавицы. Она отодвигала мертвеца от себя и боролась с ним во тьме. А вскоре устала и окоченела. И словно растворилась в зловонной и душной железной могиле, мчащейся сквозь ночь по ухабам.

Только вдруг смолк шум двигателя. Дверца машины с лязгом отворилась. И она увидела в дверном проёме далёкие звёзды, похожие на светящиеся репьи – и с неба пахнуло небесной свежестью и полынью.

Бородатый и шофёр никак не могли решить, кого надо вытаскивать сначала – покойника или Лунную Красавицу; затёкшие ноги не подчинялись ей. Она так и сидела в фургоне, глядя на звёзды, – её мутило от свежести. А шофёр и бородатый ждали понапрасну, когда она всё же выйдет. Затем с размеренным певучим криком в дверной проём стала надвигаться мать. Позже она ворчливо доказывала, что Лунную Красавицу не следует нести вперёд ногами. И Лунную Красавицу уронили на землю. Но поднять не успели – её рвало желчью.

Дома она лежала в тишине – и то ли в блаженстве, то ли в беспамятстве. Пока мать не принялась трясти её за плечи. Она приподнимала Лунную Красавицу с постели и умоляла не спать в такую тяжелую минуту, а сказать лучше, сколько денег привезла Лунная Красавица на похороны, всё-таки он, хоть и пил, а был её сыном, сыном начальницы, и поминки теперь необходимо справить богатые, чтобы не стыдно было перед знатными людьми, которые все придут посочувствовать её горю, матери уже сшили панбархатное траурное платье, и это обошлось так дорого, ведь заказ был срочный, к тому же ей в её положении скупиться при расплате не пристало, а сколько расходов ещё впереди.

И от тряски и рыданий Лунная Красавица вспомнила, что шофёр – тот самый бывший мальчик, с которым она умела взбираться на полуразрушенную печь для обжига кирпича, величественную как древний храм, и, как храм, таинственную. Степной ветер завывал в тёмных колодцах печи – оттуда, из-под земли, сквозило гарью.

От своей бабушки-калмычки Лунная Красавица приезжала к матери на каникулы с коричневыми бантами в косах. Мальчик, ещё не выросший и не ставший шофёром, ловко скручивал тогда из газеты толстые цигарки, он набивал их сушеной листвой. Сидя на печи и болтая ногами, они курили под огромным небом, а внизу, по степи, бегал тот, что был теперь с бородой: считалось, будто он караулит, как бы из-за кирпичного завода не выскочил и не увидел их брат Лунной Красавицы, ставший уже в своём классе мелким комсомольским вождём. На самом же деле бородатый был толстым мальчиком – он не умел взбираться по отвесным высоким стенам, засовывая ноги в выбоины меж багровыми кирпичами.

Бородатому надоедало долго бегать внизу. Он уходил далеко от печи и начинал там плясать, и кривляться, и орать оттуда во всю глотку:

– А он тебя лю-у-убит! Он сам сказал! Лю-убит!..

Маленький шофёр прятал глаза от стыда, а потом шептал в самое ухо Лунной Красавице, хихикая нехорошо и натужно:

– И он мне говорил. Тоже тебя любит… Тхи-тхи.

Она сердилась, краснела и била шофёра, прежде чем спуститься по стене. Шофёр оставался на печи в одиночестве. Он швырял обломки кирпичей с высоты – они падали между насмешливым бородатым и насупившейся Лунной Красавицей, бредущими к посёлку порознь, под ярким солнцем, по мелким цветам, похожим на лиловую пшенку: вся степь тогда была подёрнута лиловой и сплошной радостной тенью…