как открывается и закрывается входная дверь.

Он дома.

Бабочки порхают у меня в животе, ведь я понимаю, насколько это важный для меня шаг. Никогда раньше я не сообщала парню, что люблю его, не говоря уже о том, чтобы первой признаться в чувствах. Но Хаксли очень откровенен со мной. Он вселяет уверенность… дарит мне комфорт, и я ощущаю себя в безопасности, не боясь открыться. К тому же не думаю, что смогу прожить хотя бы еще один день, не рассказав ему о своих чувствах. Бог свидетель, я несколько раз говорила ему, что ненавижу его.

Теперь пришло время признаться в любви.

Спускаюсь по лестнице, стараясь не поскользнуться на каблуках, и прохожу к входной двери, где вижу Хаксли, который внимательно смотрит в свой телефон.

– Привет, – говорю я, подходя ближе. Кладу руку ему на грудь и прижимаюсь к нему, целуя его.

Вместо того, чтобы обнять меня, как он делает обычно, или поцеловать в губы, он не двигается и выглядит недружелюбным.

Начиная нервничать, я отстраняюсь:

– Все в порядке?

Хаксли медленно поднимает голову, наши взгляды встречаются, и тогда я вижу это: отстраненность. Ту самую отстраненность, которую я заметила в самом начале, когда он почти не разговаривал со мной, когда не хотел иметь со мной ничего общего.

Это не тот мужчина, которого я оставила утром.

Не тот мужчина, который утром прислал мне сообщение, сказав, что ему очень не хочется идти на работу.

И не тот мужчина, которому я планировала признаться в любви.

– Хаксли, – шепчу я. – Что… что происходит?

Он засовывает телефон в карман брюк, и я вижу, как напрягаются желваки на его скулах, когда он с недобрым прищуром смотрит на меня.

– Что ты ей сказала?

– Сказала кому? – растерянно спрашиваю я. – Келси?

О боже, она ведь не рассказала ему ничего из того, о чем мы говорили?

Нет, она бы никогда так не поступила.

– Нет, Элли.

– Элли? – Чувствую, как на моем лице отражается полное непонимание происходящего.

О чем он вообще говорит?

Чуть ли не рыча, он продолжает:

– Да, Лотти. Какого хрена ты наговорила Элли? – Его голос пропитан ядом, который он практически выплевывает в мою сторону.

Не этого я ожидала по возвращении Хаксли. Честно говоря, если бы, оказавшись дома, он не смотрел бы в свой телефон, я бы прыгнула в его объятия, так сильно я была рада видеть его. Но исходящий от него гнев, неприкрытая враждебность… Понятия не имею, что происходит.

– Я… Я не знаю, – отвечаю я, запинаясь от нервозности.

– Ты что-то сказала! – кричит он, отходя от меня и хватаясь за голову. – Потому что Дэйв знает.

Дэйв знает…

– В смысле – он знает о нас? – спрашиваю я.

– Да, он знает, и угадай, кто ему сказал? Элли. Так что поведай мне, что ты ей наговорила, потому что я должен оценить ущерб.

– Хаксли, я не знаю, о чем ты говоришь. Я ничего не говорила ей о нас.

– Лотти, не пудри мне мозги! – кричит он. В его глазах ни капли нежности. Они пусты, как будто… как будто он уже списал меня со счетов. – Ты единственная, кто оставался наедине с Элли. И в начале ты так сильно ненавидела меня, что не удивлюсь, если ты что-то рассказала ей по секрету.

Подождите…

Подождите секунду.

Хаксли правда обвиняет меня в том, что я сказала Элли, будто вся наша помолвка – выдумка? Не может быть.

Но когда я смотрю ему в глаза, слышу его тяжелое дыхание, вижу, как напряжена его челюсть, эту пустоту его глазах… я понимаю, именно это он и делает.

– Ты думаешь, я что-то сказала Элли? – уточняю я, просто желая прояснить его позицию.

– Да! – зло отвечает он. – Дэйв рассказывает людям о нашей фальшивой помолвке, гробит мою репутацию, и если я узнаю, что ты сказала Элли, тогда смогу понять, в какой заднице оказался.

Да, он обвиняет меня.

Хаксли думает, что я стала бы действовать за его спиной. Думает, что я могу с легкостью предать его.

После всех этих разговоров о контракте, после всех этих угроз он действительно верит, что мне все равно, что я могу что-то рассказать.

Услышанное не только невероятно злит, но и… эмоции переполняют меня, потому что он разбивает мне сердце. Я никогда не думала, что он насколько низкого обо мне мнения.

Не в силах собраться и ответить ему, я резко разворачиваюсь и иду прочь. Начинают появляться ранние признаки панической атаки: дыхание учащается, грудь словно сдавливает тисками.

Поверить не могу, что он думает, будто я что-то рассказала. Что он не доверяет мне.

Иду вверх по лестнице.

Слышу, как Хаксли кричит:

– Куда, черт подери, ты собралась?

Я не останавливаюсь, не медлю, мои ноги двигаются быстрее, чем мои мысли.

Как сомнамбула, я дохожу до своей комнаты, захлопываю дверь и пытаюсь дотянуться до молнии на платье, которая расположена на спине. Несколько секунд изворачиваюсь и так и сяк, и как раз в тот момент, когда я хватаюсь за собачку и тяну ее вниз, расстегивая платье, дверь в мою спальню распахивается.

– Ты ответишь мне? – спрашивает Хаксли, когда я выхожу из платья и снимаю туфли, оставляя все это на полу.

Поворачиваюсь к шкафу, беру пару джинсовых шорт и единственную простую футболку, которую он подарил мне, – футболку Fleetwood Mac. Сойдет и так. Надеваю пару сандалий и беру с тумбочки телефон. Уже собираюсь пройти мимо Хаксли, когда он загораживает дверь.

– Лотти, мне надо знать.

– Зачем тебе знать? – возражаю я. – Кажется, ты уже все решил.

– Хочешь сказать, что ничего не говорила?

– Тот факт, что ты даже спрашиваешь об этом, невероятно оскорбителен.

– Это не ответ.

– Хочешь ответ? – Стараюсь говорит спокойно. – Отлично, вот тебе ответ. Нет, я ничего не рассказывала Элли, потому что, несмотря на то, что ты можешь думать обо мне, несмотря на то, как ужасно ты обращался со мной в начале всего этого, я все равно нашла в себе силы остаться преданной тебе и хранить наш секрет только как… наш секрет.

Я пытаюсь пройти мимо Хаксли, но он останавливает меня. Черты его лица смягчаются, и голос тоже.

– Лотти, ты… ты правда ничего не говорила?

– Нет. Не говорила.

Его глаза ищут мои, и на лице тут же появляется сожаление.

– Черт возьми, Лотти. Я…

– Не надо, – говорю я, поднимая руку. – Не трудись. – Мне удается застать его врасплох, поэтому я прохожу мимо и иду вниз по лестнице, Хаксли следует сзади.

Сквозь стук собственного сердца, которое разбивается на части, я едва