Ножки стола имели разную длину, и потому даже пара мягких кожаных перчаток накренила его, угрожая опрокинуть.

– Жан Поль, тебе нечего бояться, – успокоил друга Маркус. – Филипп намерен тебе помочь.

– Я не нуждаюсь в его помощи, – заявил Марат, нагловато сплевывая на пол.

– Тем не менее вам придется ее принять, – невозмутимо ответил Филипп. – Вы отправитесь в изгнание, месье.

– Я останусь здесь. Я не крестьянин, вынужденный подчиняться феодалу, – язвительно произнес Марат. – Париж нуждается во мне.

– Увы, месье, ваши действия исключают возможность вашего дальнейшего пребывания не только в Париже, но и во Франции вообще. – Филипп посмотрел на графин с остатками вина и решил не притрагиваться к ним. – А потому вы отправитесь за границу, в Лондон. Естественно, вы и там не сможете жить открыто. Но в Лондоне вас хотя бы не убьют на месте, как здесь, едва вы покинете эту мансарду.

– В Лондон? – Опешившая Вероника посмотрела на Маркуса, затем на Филиппа и снова на Маркуса.

– Это вначале, – пояснил Филипп. – Там Маркус встретится со своим отцом. Мэтью отвезет месье Марата в дом миссис Грэхем, дружившей с доктором Франклином. Можете не сомневаться, месье: она с большой симпатией отнесется к вашим революционным увлечениям.

– Ни о каком отъезде не может быть и речи! – ответила Вероника, недовольно сверкнув глазами. – Жан Поль должен остаться в Париже. Мы зависим от его предвидений и интуиции.

– Если вы будете упорствовать в своем безумии, месье Марат отправится в тюрьму, где все его предвидения ограничатся стенами камеры, – сказал Филипп.

– Это все проделки Лафайета! – зарычал Марат, кривя рот в гримасе. – Он предатель народа.

В следующее мгновение Марат увидел шпагу, приставленную к своему горлу. Шпагу держал Филипп.

– Спокойнее, Марат. Спокойнее. Ваша дружба с Маркусом – единственное, что уберегает вас от полного уничтожения. Только благодаря ей маркиз решил сегодня не арестовывать вас. Лафайет отправил гвардейцев в другое место, хотя прекрасно знал, где вы скрываетесь. Его ищейки могли бы схватить вас еще утром.

Марат тяжело дышал, устремив глаза на острие шпаги, потом кивнул. Филипп убрал оружие.

– Впредь вы будете воздерживаться от любого вмешательства в дела людей, – сказал Филипп, засовывая шпагу в ножны. – Если вздумаете продолжать в том же духе, я позволю Конгрегации разобраться с вами их методами. Уверяю вас, в отличие от доктора Гильотена Конгрегация не заботится о гуманном умерщвлении.

Маркус имел довольно смутное представление о Конгрегации и ее тактике. Члены Конгрегации находились очень далеко от Парижа – в Венеции. Но опыт общения с Филиппом убедил Маркуса: чтобы сломать твои планы, вампирам не обязательно находиться рядом с тобой.

– Правила Конгрегации почти не имеют власти над вампирами, демонами и ведьмами Парижа, – заявила Вероника. – Почему нас лишают права голоса? Разве нам не приходится жить в мире, скроенном по меркам людей?

– Пьер и Ален проводят вас до побережья, – продолжал Филипп, словно Вероники рядом не было. – Час вам на сборы.

– Час? – Марат даже рот открыл от удивления. – Но я должен написать обращение к народу. Есть дела…

– Мадам, вы отправитесь с ними или останетесь здесь? – спросил Филипп.

Он терял терпение, хотя признаки были заметны лишь тем, кто хорошо его знал: легкое подергивание правого плеча, подрагивающий левый мизинец и морщинка в уголке рта, становящаяся глубже.

– Если останетесь, сомневаюсь, что я сумею уберечь вас от беды, однако приложу к этому все силы.

– Но только до тех пор, пока я буду вести себя как пай-девочка? – усмехнулась Вероника, понимая невыполнимость подобного обещания.

– Мне свойственен практицизм, – вкрадчиво произнес Филипп. – Я не настолько безрассуден, чтобы просить луну с неба.

– Вероника, едем с нами, – настойчиво позвал ее Маркус. – Это не затянется надолго.

– Нет, Маркус. Ты обязан подчиняться Филиппу, но я не принадлежу к семье де Клермон. – Хмурый взгляд Вероники, брошенный на Филиппа, ясно показывал, какого она мнения о семье Маркуса. – Париж – мой дом. Я поднимаюсь и падаю вместе с ним. Мое сердце бьется в лад с сердцем Парижа. Я не поеду с тобой в Лондон.

– Ты только подумай о том, чтó может случиться с тобой, если останешься, – взывал Маркус, пытаясь урезонить Веронику.

– Если бы ты меня любил, тебя бы больше заботило, чтó случится со мной, если я поеду, – печально вздохнула Вероника.

Апрель – июль 1790 года

Оказаться в Англии на переломе зимы и весны было все равно что уподобиться маятнику, качающемуся между отвращением и удовольствием. Такое открытие сделал Маркус. В январе Галлоглас благополучно перевез их через Ла-Манш и сопроводил в Лондон. Английская столица превосходила Париж размерами и грязью. Правда, нечистоты, ручьями текущие по лондонским улицам и плавающие в Темзе, замерзли, но зловоние оставалось. Маркуса от него мутило.

Не лучшим образом действовало на него и обилие «красных мундиров», расхаживающих вокруг Сент-Джеймсского дворца и одноименного парка, который находился поблизости. Как-то поздним вечером Маркус угостился кровью пьяного офицера. Кровь ему не понравилась, а офицер только и вздыхал о своей несчастной судьбе, спасение от которой искал в выпивке. Естественно, мнение Маркуса об английской армии ничуть не улучшилось.

В отличие от Марата, который обожал Лондон и имел здесь множество друзей, Маркусу хотелось побыстрее убраться отсюда. Он был только рад сменить эту клоаку на пейзажи Беркшира, где жили супруги Грэхем, согласившиеся дать им с Маратом пристанище. Выезжая из Лондона, Маркус, словно деревенщина, глазел на громаду Виндзорского замка. Старинная крепость понравилась ему больше Версаля. Восхитили Маркуса и шпили Итона, припорошенные снегом и устремленные в холодную голубизну зимнего неба.

Если Лондон не сумел покорить его сердце, изгибы лужаек Беркшира, мозаика полей, покрытых инеем, и фермерские дома с хозяйственными постройками пробудили воспоминания о Хедли. Глядя на похожие пейзажи, Маркус вспоминал о жизни, подчиняющейся временам года, а не тиканью часов и меняющимся датам на газетных страницах.

Мэтью проводил Марата и Маркуса до дома миссис Грэхем – женщины, знаменитой на всю Англию своими взглядами и необычайным умом. Кэтрин Собридж Маколей Грэхем имела почти столько же имен, как любой из де Клермонов, и обладала не меньшей уверенностью. Этой английской аристократке было под шестьдесят. Вряд ли кто-нибудь назвал бы ее красавицей. У нее было узкое лицо с высоким куполообразным лбом, непропорционально длинным носом и румяными щеками. Ее манера говорить отличалась строгостью и серьезностью. Миссис Грэхем потрясла благовоспитанное высшее общество, когда после смерти первого мужа вышла за врача вдвое моложе себя. Шотландец Уильям Грэхем, коренастый, невысокого роста, жену просто боготворил, поддерживая ее радикальные взгляды и педантичность ученой дамы.